«Паром отправляется в девять.»
Городские ворота широко открыты, стражник было вскакивает, видимо, заподозрив бегущего человека в чём-то недобром, но постояв несколько секунд неподвижно, плюхается обратно на табурет под навесом. А под ногами Сунила уже поскрипывает дерево навесного моста. Осталось лишь добраться до причала. Но дальше бежать невозможно, ноги вновь увязают по щиколотку в грязи, а пелена дождя и темень снова скрывают всё на несколько шагов вперёд.
Но вот вроде светлеет… река. И пустынная пристань. Неужели он опоздал?
Приглушенное ржание от деревьев. Кто-то укрылся вместе с лошадью и каретой.
Ноет бок. Будто кто-то воткнул в него кочергу и нагревает её всё сильнее. Сунил достаёт смятую бумажку из кармана, она в крови, и надпись уже не разобрать. Пинает столб низкого забора. Ржание доносится снова. Обернувшись, Сунил прищуривается – сквозь сплошную серую пелену плохо видно, но разве на него не смотрят вон оттуда, из небольшого окна в дверце кареты? И смотрят пристально. Этот взгляд Сунил чувствует кожей.
Делает шаг.
И падает в холодную грязь.
***
Покачивает, словно в колыбели. Медленно и мягко. Иногда губ касается что-то влажное… вода попадает в рот и остаётся лишь проглотить её.
А когда жарко становится настолько невыносимо, что хочется разодрать себе кожу – кто-то обтирает его тело, даря прохладу и облегчение.
Сунилу снится деревня. И оставленное в комнате в мастерской посеревший конверт. И чудится на окраине леса могила. Он узнал о смерти матери лишь спустя месяц, письмо пришло на почтовую станцию, но адрес мастерской был написан неправильно. Сунил должен был поехать в деревню, чтобы хотя бы узнать, нормально ли её похоронили… но он остался. С того дня ему стало некуда возвращаться…
Ещё Сунилу снятся крики. Детские, женские. Снится рычание в клетках, микстуры, пробирки… Он был лишь курьером, и он старался не смотреть и не слушать.
Иногда он приходит в себя. Поэтому знает, кто часами сидит совсем рядом, уставившись в книгу.
– И долго ты будешь ещё притворяться? – вдруг спрашивает Ракеш, когда Сунил просыпается в очередной раз.
Интересно, что именно он имеет в виду? Притворяться больным? Или хорошим человеком?
Сунил пытается сесть, но тут же валится обратно на плоскую подушку – живот стянули бинты, и стоило согнуться, как те врезались глубже. А он и не думал, что та, последняя выпущенная Викрамом стрела его так сильно задела. Хоть решётка и сбила направление, мощный механизм сделал своё дело, и заточенный наконечник прибольно прошёлся под рёбрами, но Сунил не ожидал, что потеряет сознание. А потом и вовсе впадёт в лихорадку. Если бы его бросили у причала…
– Кажется, ты снова спас меня.
– И поэтому ты решил отказаться от уважительного тона?
На Ракеше опять тюрбан, скрывающий волосы. А вот как он умудряется прятать цвет своих глаз?
– Это так важно?
– Нет. Не особо.
Спаситель закрывает книгу и поворачивается на узком стуле к единственной в каюте постели. Немного странно видеть его в этой простой обстановке… никакого серебра, никаких мягких кресел и больших кроватей, лишь стол, кое-как втиснутый между стенами, и круглое окошко. Рассеянный свет зачарованного светильника совсем бледен, видимо, скоро погаснет.
– И всё-таки, – отложив книгу на стол и закинув ногу на ногу, Ракеш еле заметно улыбается. И обводит любопытным взглядом укрывшее Сунила тяжёлое и колючее покрывало. – Как ты умудряешься постоянно находить неприятности?
– Понятия не имею… со мной такое впервые.
Кто знает, о чём Ракеш подумал, что лицо его вдруг опять становится серьёзным, хотя и не таким холодным и отстранённым как раньше.
– Сунил, мы взяли тебя с собой только потому, что не знали, кто тебя ранил. Или гонится ли за тобой стража.
Вот как. Но даже если только поэтому…
– Хочешь сказать, что выкинешь меня в первом же порту?
– Или во втором.
Почему-то кажется, что он издевается. А ведь прекрасно знает, о чувствах Сунила… так почему?