Доктор Фэррел слушал внимательно. Здесь разрешалось курить пациентам, и он предложил ей сигарету, чтобы избавиться от нервного тремора в руках.
— Я уже давно не курила, — вспомнила Лорейн, поднося сигарету к огоньку зажигалки, который протянул ей доктор. — В последний раз накурилась, когда меня уволили с работы. Кстати, по милости моего любимого Роберта, будь он неладен, — пробурчала она. — Знаете, что он сделал? О да, что он сделал! Ему не нравилась моя работа: мужской коллектив, работаю допоздна. Я не хотела увольняться, так как угробила пол жизни на эту долбаную компанию, и платили мне хорошо, даже очень. Этот герой пришел на корпоратив в рождественский вечер и по пьяни наболтал моим коллегам кучу мерзкой дряни: будто я была изнасилована в подростковом возрасте и теперь сплю со всеми подряд, якобы пытаюсь так забыть детскую травму. Иными словами, он разболтал всем, что я – шлюха, включая моего босса. Конечно, меня вышвырнули оттуда на следующий же день. Подумать только, муж сотрудницы приходит и сам рассказывает такое – что-то здесь нечисто. Я, по его мнению, шлюха, которую может использовать каждый желающий. Так он считал, хотя сам трахал тупую тварь Лилибет в подсобке, пока я молча закрывала на это глаза.
Лицо Лорейн было полно ненависти. Ее ноздри расширились, а щеки покраснели. Тонкие пальцы впились ногтями в обивку кресла. Казалось, зайди сюда Роберт, она набросится на него и задушит. Лорейн и сама была удивлена своим состоянием: уже давно она не испытывала ничего, вроде злости и гнева, лишь страх и неуверенность.
— Вы рассказали мужу о том, что знаете о его измене?
— Это бесполезно, — она закрыла глаза и попыталась вернуть себе душевное равновесие. — Не знаю, как и что бы он придумал, но я все равно осталась бы виноватой. Он вечно переворачивает все с ног на голову. Сказал бы, что я черствая и холодная, что между нами давно нет страсти, и это бы привело к скандалу, который увидела бы Джесси. Нет. Ни за что.
— Но вы остались без работы, — констатировал доктор. — Как вы объяснили это дочери?
Лорейн с предвкушением посмотрела на сигарету, которую сжимали ее тонкие белые пальцы, а затем медленно затянулась.
— Я сказала, что решила отдохнуть и побыть с ней, — ответила она. — Но состояние было ужасным. У меня началось что-то вроде депрессии, и скрывать это было сложно. Роберт сказал Джесси, что я заболела. Потом он пришел и извинился за то, что сделал.
— Он чувствовал себя виноватым? — встрепенулся Фэррел.
— Сомневаюсь, — возразила Лорейн. — Скорее он пытался привести меня в чувства, чтобы Джесси не волновалась, — она злобно улыбнулась. — Чтобы я не рассказала Джесси о его мерзком поступке. Но я бы не рассказала, он зря волновался. И все-таки извинился. С тех пор меня бесит это лживое притворство, с которым он разговаривает со мной, якобы проявляет заботу, иногда говорит, что налажал и поэтому разрешает мне мои причуды, — Лорейн внезапно схватилась за живот. — Он не любит меня, но и отпускать тоже не хочет, — закончила она, тяжело дыша.
Доктор Фэррел задумчиво наблюдал за ней короткое время, пока она держалась рукой за живот и нервно дышала, и ждал, когда подопечная придет в чувства. Однако через минуту он понял, что Лорейн испытывает сильную боль в области живота и просто не говорит о ней.
— Лорейн? — вмешался он. — Вам больно?
Она неуверенно кивнула.
— Что-то болит, здесь, сбоку.
Фэррел подошел к ней и попросил убрать руку. Затем он слегка надавил двумя пальцами сбоку живота и услышал резкий вскрик. Доктор подскочил к телефону и взял трубку.
На сигнал доктора примчались санитары, которые погрузили бессильное тело Лорейн на носилки и повезли в хирургическое отделение. В результате диагностики выяснилось, что у нее острый аппендицит. Было решено делать операцию незамедлительно, и вот – она уже на столе перед хирургом с белой повязкой, натягивающим латексные перчатки на руки.
Она умиротворенно чувствовала, как медленно наркоз пытается утащить ее в объятия сна, видела, как образы перед глазами постепенно становятся нечеткими, слышала, что слова начинают сливаться в глухое неразборчивое бормотание. Ей было хорошо сейчас: кто-то суетливо плясал вокруг нее, пытаясь спасти ей жизнь, а она не чувствовала ни боли, ни страха, ни раздражения. Она чувствовала неторопливое, размеренное течение жизни и робко подступающую свободу.