Только юная Лотта Бокнер, дочь бургомистра, не спала. Она стояла на коленях перед настенным распятием, но молитва не шла ей на ум – Лотте было страшно. Вчера приходил г-н Зейцен; в отличие от других, он ни словом не обмолвился о ее погибшем отце, просто сказал, что волей покойного бургомистра было замужество Лотты, и что он, Зейцен, был тем, кого отец прочил дочери в мужья.
Но главным было не это – главным был поглощающий ее страх за судьбу Агниса, рыжего огненного Агниса, «моего Агниса» - так шептала себе Лотта, ни на миг не веря в это «моего». Ей не было дела до того, что Агнис был причиной гибели ее отца – она в это не верила. Отца ударила молния, твердила себе Лотта, и пугливо радовалась, вспоминая, как в детстве, слыша крики избиваемой г-ном Бокнером матери, она мечтала, что вот сейчас Бог поразит этого человека, называвшегося ее отцом. Лотта была плохой дочерью и знала об этом.
И добрый священник – его судьба также тревожила ее. Отец Бернард был первым, кому она на исповеди поведала свои страшные мысли об отце – совсем недавно. И он не осудил ее, не назвал преступной; рыдая от нахлынувших тяжких воспоминаний, Лотта через решетку исповедальни слышала его прерывистое дыхание и чувствовала, что священник искренне сопереживает ей. И когда ранним утром Катрин вошла в ее спальню со словами, что пришел отец Бернард (старая служанка очень неуверенно произнесла «отец»), Лотта бросилась одеваться с поспешностью, которую непременно осудили бы чопорные сторонницы глубокого траура, если бы могли ее видеть.
========== 7. Костер и озеро ==========
Мне осталось рассказать совсем немного, терпеливый мой слушатель. О том, как под вечер вышли из Лойдена двое путников. Они прошли вдоль книгохранилища, постояли у балюстрады, смотря, как валящееся за их спины солнце обливает верхушку дальнего холма последними лучами – рыжими, как огонь. После того молодая женщина поудобнее перехватила узелок, а молодой мужчина поправил тяжелую кожаную сумку на плече.
Путниками этими были Бернард Ройс, бывший священник собора святой Барбары, и Лотта Бокнер, дочь покойного лойденского бургомистра. Бернард был одет в светское платье, а белокурые волосы покрывал бархатный берет с петушьим пером. В сумке его было несколько книг, чернила и футляр с перьями. Лотта была в своем обычном платьице и имела при себе только немного самых необходимых вещей. В их числе находились стеклянная фигурка птицы с раскрытыми крыльями – заботливо обернута куском мягкого сукна и уложенная в узел, - и серебряный рожок, тот самый, который так славно пел у майского шеста.
Они ушли из города в ночь, в полнолуние, однако уже утром были в соседнем городе, затем их можно было видеть на широком торговом тракте, ведущем в столицу. Конечно, они не могли знать, что произошло в Лойдене во время аутодафе, подготовленного по приказу мессира Алонзо Крумпа с великой поспешностью.
Гонцы, призванные собрать зрителей, были направлены во все окрестные села, столб был вкопан на ратушной площади. Но народ собирался неохотно – хотя в Лойдене уже давно не было зрелищ, подобных аутодафе, но слух о красивых витражах, обновленных заезжим мастером, распространился уже давно. Теперь этого мастера должны были сжечь привселюдно как чародея, и самые бойкие на язык судили и рядили, что станет отец настоятель теперь делать с витражами.
Мастер Колло, рассчитывавший теперь стать новым бургомистром, правда, говорил, что отец настоятель просто освятит заново собор – тем более, что он собирался служить там молебен во славу изгнания чародеев. Многие с ним соглашались.
На ратушную площадь пришло лишь немного граждан Лойдена – гораздо больше простых людей отправилось к собору. Вход был закрыт на висячий замок, и сторож ни за какие блага не соглашался открыть его без отца настоятеля. Но здоровяк булочник просто приподнял сторожа на воздух, а сын башмачника снял ключ с его пояса.
И люди вошли в собор; кто-то просто смотрел на чудесные витражи, но многие со слезами на глазах молились за искусного мастера.
- Потому что витражи, что он сделал – истинное чудо, - говорили они, - и не может же богопротивный чародей сотворить столь прекрасные образы, славящие Бога.
- А отец-то Бернард того, умом повредился, - шептались люди, - весь день, как выпустили его, бегал по городу и каждому встречному и поперечному говорил, что город погибнет и что нужно уходить из него.
- Приложи ухо! Слышишь гул? Это земля сердится на ваш Лойден.
- Неужели ты его уничтожишь?
- Зачем? У меня нет вкуса к подобным аттракционам, тем более что с уничтожениями такого рода люди справляются и без меня. В ваших холмах столько шахт, и прорыты они жадно и бестолково… Большинство заброшено или обвалилось, и в них скопился особый воздух… способный поднять на воздух целый город.
- А люди?!
- Тебя выпустят утром. Ну что ж, попробуй убедить их уйти – многие ли тебе поверят?
Когда вывели мастера Агниса, с руками связанными за спиной, в санбенито и с веревкой на шее, многие закрестились, особенно те, кто был у ратуши, когда сгорел бургомистр Бокнер. А иные, кто у ратуши тогда не был, но видел обновленные витражи собора святой Барбары, шептались, что это все происки скупого настоятеля, который не пожелал заплатить мастеру за работу.