Вольман положил трубку, удостоверившись, что “довезли и поселили” благополучно. На часах было десять.
- Ваш эксперт? – Корибанов потер лоб. День выдался слишком уж напряженным – причем все напряжение пришлось на вечер, когда им казалось, что можно уже и отдохнуть. Еще одно убийство. Крепкий моложавый пенсионер Голенков, каждый день на зависть соседям толкающий пудовые гири с изяществом циркача и круглый год обливающийся по утрам колодязной водой. Гири... вот гирей ему и размозжили голову...
- Да. Куретовский, – пробормотал в ответ Вольман. Говорить не хотелось – он чувствовал себя проигравшим. Лузером. Убийство и попытка убийства, два за один день... В одном случае тот самый почерк, что и предыдущие. Страшная физическая сила – двухпудовая гиря не шутки. Взяли именно двухпудовую а не те, что полегче. Убийца словно кичится своей физической силой и старается показать ее во всем блеске. Сбрендивший спортсмен-маньяк, затаившийся в этом полусонном городке и вдруг начавший убивать направо и налево. Надо будет завтра начать с начала – все физически крепкие мужчины одновременно под подозрением и в опасности. И не так-то их тут много.
Второе вроде как проще – ломиком ударили по голове пожилую женщину, хранителя музея. Ольховская Дарья Александровна. В больнице, без сознания. Перевозить пока нельзя – Вольман вспомнил дороги с бесконечными колдобинами. И убийцу-то почти сразу поймали, по горячим следам, так сказать – вернее, он явился сам и потребовал заточить его в бронированную камеру. Булгаковщина какая-то!
Корибанов между тем висел на телефоне – этого Вольман от майора не ожидал. Вначале Корибанов позвонил в больницу и все вызнал от врачей. А потом позвонил, как понял Вольман, к Ольховской домой и очень спокойным, мягким тоном рассказал все внуку потерпевшей. “Шестнадцать ему, – пояснил майор, – родители в столице... не знаю уж, разошлись или нет пока. Дарью Александровну я знаю хорошо, святая женщина. Я все объяснил парню. Утром заеду за ним, повезу в больницу”.
- Мы с мамой поехали отдыхать. Сначала было все как обычно, пляжи, потом мы еще на экскурсию поехали. Мне всегда нравилось просто быть на руинах, вот честно. Это непередаваемое чувство – ты стоишь глаза в глаза с вечностью...
- Мы по заграницах не были, лаптем щи хлебаем, – злобно съехидничал Пат. Женя укоризненно взглянула на него.
- Моя мама возила меня на заработанные, а не украденные деньги, – отчеканила она. Пату стало совестно – ни Женька, ни ее мама не виноваты, что его родители не удосужились ни разу отвезти его на море. Разве что бабушка возила...
- Ладно, – неловко сказал он. – Прости.
Женька прощающе опустила ресницы и продолжила:
- И вот там случился тот сон. После экскурсии.
- Это когда ты исчезла? – спросил Пат. Женя кивнула.
- Я всем говорила, что ничего не помню. И... я не врала, Пат. Я просто не верила, что вообще было что помнить. Думала, это только сны, а не на самом деле я была там.
- Где?
- Не знаю... Я просто оказалась там. Сухая, выжженная красная земля. Древняя. Очень древняя. Земля и камни. И серые листики, скрученные жарой. И ни ветерка. Знаешь, во сне попадаешь куда-то и не удивляешься. Вот и я не удивилась. И там у меня был отец – такой, о котором я всегда мечтала. И мама, такая же чудная и настоящая подруга, как и моя мама. И вот... я там вроде как знала, что не их дочь по крови, но все равно любила их как родных...
Женя рассказывала подробно – Пату казалось, он сам видит приехавшую к отцу девочку, которую вдруг обрекает на смерть тот, кто должен, напротив, оберегать и защищать.
- Они меня в жертву собрались принести, представляешь, Пат? Ничего нет страшнее толпы, – говорила Женя. – Это такой тысячеглазый монстр, с одной общей волей. И тысячи, десятки тысяч воль в ней как будто растворяются, их как будто вообще нет, понимаешь? Брррр!.. – она передернула плечами и как-то ссутулилась. – Я попыталась сбежать, в рощицу. Там рощица – одно название, чахленькая, деревья высохшие, редкие. Нашли, конечно... Нас с мамой и ее помощницами загнали в какой-то огороженный камнем двор. Вот... и велели ждать.
А потом прискакал, – она оглянулась, – Лайос. Ты ведь сам понимаешь, что это имя... ну, его знают под совсем другим. Только другое грустное, поэтому нафиг его.