Ей становилось легче только тогда, когда мерными волнами нахлынивала апатия, когда окружающее обретало однообразные серые оттенки, когда в голове назойливыми мухами начинали крутиться слова о неизбежной судьбе.
Но теперь все это было ненадолго. Несмотря на то что Эмма прекрасно осознавала правдивость этих слов, ей они ничего не давали. Она больше не хотела их слышать. Не желала даже произносить про себя, таким образом обманывая свои чувства, закрываясь в искусственный панцирь, — без них ей было комфортнее.
Но теперь, когда Эмме после длительных мучений удалось уснуть, ситуация ухудшилась: теперь, помимо тоски, скорби и некоторого страха, её начало терзать чувство вины. Девушка считала себя предательницей, трусливой, мерзкой, не способной даже помочь матери в трудные моменты её жизни. Слова, сказанные Роуз в том кошмаре, не выходили у Эммы из головы, мешая ей даже встать с кровати, не давая приступить к каким-либо действиям.
Но неожиданно внимание девушки привлёк странный звук, донесшийся с гостиной. Её тело упорно отказывалось подниматься с кровати, голова казалась удивительно тяжелой, но, сделав огромные потуги, Эмма всё же переселила себя. Там что-то происходило. Определенно. И теперь, после абсурдного кошмара, одно воспоминание о котором заставляло невольно содрогаться, девушка не могла оставить странности без внимания.
Тихонько подкравшись к гостиной, приоткрыв поскрипывающую деревянную дверь, Эмма, охваченная тревогой, вгляделась во тьму, нарушаемую блеклым светом настенной лампы. Странная картина предстала её глазам. Странная, печальная, душераздирающая.
Девушка увидела Томаса. Нет, не того безжалостного монстра, что некогда с безрассудным отчаянием избивал несчастную Роуз. И уж тем более не того веселого папу, планировавшего большую семейную прогулку, составлявшего список необходимых покупок. Её глазам предстал откровенно несчастный человек. Прижавшись к холодному полу, он рыдал, словно малое дитя, сотрясаясь истощенным телом, не обращая внимания на происходящее вокруг. При каждом содрогании из-под его одежды отчетливей выпирали кости, создавая удручающее зрелище. Горе убивало его. И он был одинок, чтобы с ним справиться. Слишком одинок.
Сначала Эмма хотела кинуться к нему, успокоить, поговорить по душам, но потом одумалась. Смущение, охватившее девушку в решающий момент, взяло верх над всеми её чувствами: ей казалось, что она увидела что-то непристойное, неприличное, что-то, куда ей не позволено было вторгаться, чему не следовало мешать. Сейчас было не время. Совсем не время для обсуждения чувств, поддержки — всё это, как решила дочь, нужно сделать позже, когда Томас немного опомнится, соберётся с собой, со своими мыслями.
Чуть покрасневшая, Эмма закрыла дверь и, пытаясь забыть увиденное, удалилась в свою комнату.
Совсем скоро заплескался на свежем снегу розоватый свет, яркими полосами озарилось тёмное небо, заиграли на окнах, покрытых инеем, предутренние блики. Наступало утро. Долгожданное утро, которое Эмма, несмотря на предвкушение рабочего дня, встретила даже с радостью.
Переживания по-прежнему мучили девушку, и теперь она знала, куда пойдёт вечером. Точно знала. Она уже долго, мучительно желала этого, а теперь поняла, что не нужно препятствовать. Возможно, побывав там, она почувствует себя немного лучше, а может, наоборот, усугубит ситуацию — всякое могло произойти. Но таков был зов судьбы и, с каким бы упорством Эмма не отучала себя от этих странных убеждений, на этот раз она решила покориться.
Будни выдались ужасно напряжёнными: и вроде все было обычно, однообразно, неинтересно, но нечто по-прежнему давило на Эмму, жаждало вырваться из заперти, обдать и её, и все окружающее пространство бурным энергетическим фонтаном. Если бы не мысль, крутившаяся в голове Эммы на протяжении всего дня, она бы, наверное, совсем не смогла работать. А так она знала, что все скоро закончится, что ещё немного — и она придёт к могиле матери, увидит то место, к которому так отчаянно тянулась её душа, побродит среди бесконечных рядов, усеянных искрящимися снежными крупинками.
Именно вечером, выдавшимся холодным и удивительно безмолвным, девушка отправилась к могиле матери. Скорбь все ещё одолевала её, стискивая оковами, она вспоминала свой кошмар, невольно содрогалась, но не собиралась отступать.
Она смотрела, как скользили по бесконечным рядам надгробий лунные блики, как раскидывались деревья, слушая беззвучную колыбельную ветра, как хрустел, рассыпался и струился в холодном лунном мерцании свежий снег. И с каждым шагом, который девушка делала в сторону могилы Роуз, напряжение внутри неё возрастало, заставляя сердце биться все чаще. Но это напряжение было не таким, как после кошмара, не таким, как после внезапной встречи с отцом — наверное, Эмма даже могла назвать его приятным.