Он медленно отпил, явно раздумывая, а потом вдруг обернулся на меня, приподняв брови, отчего лоб прорезали глубокие морщины. Зло подумалось, что Питеру сейчас не хватает мультяшной лампочки над головой. Первый раз за месяц в башку пришла идея.
— А ты смотрел «Сорокалетнего девственника»?
Меня затрясло. Даже не смог ничего сказать, только смотрел на него, чувствуя, как голову затапливает бешенство. Хотелось врезать Питеру бутылкой по голове, сжимал пальцы вокруг ее горлышка до судороги.
— Ты мудак. Зачем ты это говоришь?
— Зачем я это говорю?! Зачем я это говорю?! — Осклабился, изображая удивление. — Потому что, Майкл, может хватит в святость играть? А? Боишься первый раз бабе вставить в сорок, так и скажи.
— Я священник!
— Ты ее трогал?
Я вскочил на ноги, но все закружилось, поехало, заставляя упасть назад на диван. Видимо, я пьян. Совсем пьян. Потер рукой воспаленные глаза, мгновенно вызывая острую отрезвляющую боль.
— Не твое собачье дело, кого я трогал.
— Что угадал? Так не хрен прикрывается своей книжкой! — Перешел почти на крик, который буром ввинчивался в мозг. — Что, все пытаешься загладить вину своей мамаши перед Богом, которая даже папашу твоего вспомнить не могла, и тебя в это носом тыкала?
— Закрой свой поганый рот!
Швырнул бутылку через всю комнату. Она разбилась о стену с веселым стеклянным перезвоном. Смотрел на осколки, чувствуя, как щиплет глаза. Вместо бешенства опять вернулась горечь.
— Я, Майкл, просто хотел сказать, что ты хороший человек и останешься им даже если переспишь с бабой. Прости.
Откинулся в бессилии на спинку дивана. Как я могу что-то объяснить этому мудаку. Всю жизнь потратил на то, чтобы не стать таким же, как Питер. И для чего? Чтобы вот так легко все послать к чертям? Плюнуть на старую цель, выбрать новую?
Стану ли я плохим… Может я и есть плохой? Стал бы Господь так поступать с действительно хорошим человеком? Наверное, эта гниль, почище первородного греха, сидела во мне всегда, просто я ее не замечал… или не хотел замечать. Поэтому Мария и выбрала меня.
Сжал кулаки, больно впиваясь ногтями в ладони.
— Я хотел им быть. Я старался им быть. И за это все меня, как грязную псину… И самое паршивое, Питер, что никто из вас не видит ничего дурного в этом. Ну, нарушишь клятву, ну подумаешь! Кому к черту нужны эти клятвы! Ему они точно не нужны, плевал он на них и всех нас!
Питер дернулся от моего крика, словно ему отвесили пощечину.
— Да ладно тебе… Может это даже к лучшему — перестанешь быть такой занозой в заднице. Считай это наградой за годы верного служения.
Если бы у меня были силы, врезал бы ему хорошенько. Но все, что сейчас мог — сжимать в бессильной ярости кулаки.
— О, награда достойна героя. — Горечь так и прорывалась наружу. — Только я от нее отказался…
А может зря отказался. По крайней мере, Марии было хоть какое-то дело до меня настоящего. А может и не было, и я просто обманываю себя. Этот ее сучий смех до сих пор стоит в ушах. Просто взяла и ушла.
Питер то ли фыркнул, то ли шумно выдохнул.
— Не обижайся, но я бы предпочел бабу. К чему эти твои клятвы и принципы, если нутро узлом завязывается?
Он бы предпочел бабу… Как оказывается все просто. Только что я потеряю, если пойду сейчас к ней? Бессмертную душу, которая мне не принадлежит уже давно? Не могу упасть еще ниже. Просто потому, что ниже некуда.