По поверхности воды уже успело расползтись огромное, кровавое пятно. Пузырьки воздуха, вырывавшиеся из дыхательных путей Хосока, наливались кровью и лопались. Я залез в фонтан и подхватил Чона на руки, стараясь не забыть, как нужно дышать. Обмякшее тело в мокрой одежде было тяжеленным, но я не уронил Хосока, а мягко положил его на асфальт. Я судорожно вертел его голову руками. Затылок был разбит о выступ в фонтане, на асфальт продолжала вытекать кровь. Я, применив все силы, что оставались во мне, разорвал рукав своей рубашки, зубами отрывая от него широкую полоску. Дрожащими пальцами я обвязывал голову Хосока, пытаясь одновременно проверить, дышит ли он и бьется ли его сердце. Я не обнаружил ни дыхания, ни стука, Хосок был без сознания.
Я взвыл и заплакал, как маленький ребенок. Я делал все, что мог только вспомнить. Я на всякий случай перекинул Хосока через колено, чтобы вода вытекла из его легких, но он не закашлялся и не очнулся. Я боялся делать искусственное дыхание и массаж сердца сам, потому что я мог сломать другу легкие, но у меня не было выбора, у меня не было времени. Я забыл телефон, искать кого-либо было бы слишком долгим занятием.
Я сделал все, что мог, но жизнь — это не волшебная сказка. Хосок не ожил. Его обычно веселое, загорелое лицо было мертвенно-бледным, губы посинели, глаза были закрыты, и мне все казалось, что вот-вот дрогнут ресницы, Хосок застонет и повернется на бок, но этого не случилось. Мокрые волосы обрамляли уже неживое лицо.
В тот момент я не думал о том, что скажут его родители, что скажут мои родители, как я выгляжу и что подумают обо мне. Я просто крепко обхватил тело Хосока и зарыдал, обнимая уже неживого лучшего друга так, будто это могло его воскресить. Я впервые в жизни понял, что такое нежелание жить, когда мой плач потонул в шуме воды. Я не чувствовал ни холода, ни чего-либо еще. Я чувствовал только боль, разрывавшую меня изнутри.
То, как Хосока вырывали из моих рук, как меня куда-то тащили и успокаивали, я помню очень плохо. Все это признали несчастным случаем, но я все равно ненавидел себя настолько, что попытался свести счеты с жизнью. Я делал попытки вскрыть вены, наглотаться таблеток, прыгнуть с крыши, но меня постоянно контролировали. Врачам снова удалось подавить все то, что воскресло в моей памяти спустя столько лет. Я удалил переписки с Хосоком, выбросил все вещи, что нас связывали, под контролем родных, снова сел на транквилизаторы и мне удалось позабыть и о Хосоке, и об аварии, потому что так работал мой мозг. Он всегда защищал меня от чувства вины и болезненных воспоминаний, хотя, кажется, что забыть такое невозможно.
*
Я сидел, окаменев от охватившего меня горя, изредка шепча о своих воспоминаниях в бреду, что накрыл меня. Хена отвечала мне.
— Ты не видел меня. Но я подбежала к дому Хосока в тот момент, когда он упал. Я хотела навестить его, сделать ему сюрприз. А там меня ожидал другой сюрприз.
— Так ты и это видела? Если бы ты сказала ему раньше…
Хена помолчала.
— Ты убил его, да?
Я вскинул голову.
— Я не убивал его.
— Но я боялась того, что вы убьете друг друга, так что не отпирайся.
— Это ты его убила, а не я! — Я вскочил с постели девушки, глядя на нее с ненавистью. — Хосок хотел знать о том, что случилось, и оказалось, что не зря!
— Не кричи на меня, — Хена тоже поднялась на ноги.
— Я не могу не кричать на тебя. Я жалею, что я встретил тебя в тот день. Ты заставила меня вспомнить об этом. Ты всегда все портишь! — Крикнул я.
Хена выглядела испуганной. Но я продолжал засыпать ее упреками:
— И какого черта в том ресторане играла эта чертова песня?!
Хена будто проснулась.
— Братья Хосока приехали в Кванджу, чтобы вспомнить брата. Они позвали близких семьи и меня.
— А меня нет? — Я задыхался от ярости. — Это несправедливо! Я его лучший друг!
— Тебя не хотели травмировать.
— А жить монстром — это ли не травма?
Хена не нашлась, что сказать.