И, вновь отчетливо представляя милый образ жениха, Моник соглашается стать матерью дракона.
Ее уводят в приготовленную для супруги вожака пещеру; сам же Инариум готовится к ритуалу превращения.
Само перевоплощение мы наблюдаем из кулис. И ощущение такое, словно доски под ногами дрожат. На залитой кроваво-красным светом сцене бушует пламя - пламя, которое нельзя увидеть, но можно почувствовать. Сильвер, исполняющий свою странную, безумную, словно изодранную сольную партию, - король этой колдовской бури, ее душа и разум.
И вот - все стихает. Сцена, минуту назад ходившая ходуном, снова тверда и надежна. Высокая легкая фигура Лэнса почти сияет; глаза его закрыты, руки, устремленные к небу, медленно опускаются.
Не человек, никогда им не станет. Но уже и не дракон. Некто средний… Тот, кто может зародить жизнь в теле смертной женщины.
И Моник выбегает навстречу, обвивает руками шею неведомого существа, прижимается всем телом. Дело не в его красоте - эта тварь уродлива, неправильна, любить ее невозможно. Она жалеет хранителя гор, претерпевшего такие муки ради двух народов.
Идиллию прерывает молодой охотник. Тот, кого Моник так ждала. Тот, кто сейчас может все разрушить.
Нет смысла сейчас взывать к разуму юноши. Он жаждет вернуть невесту, отомстить крылатому ящеру за оскорбление, за свое разбитое сердце. Поединок неизбежен… и девушка, чтобы не попасть под случайный удар, взбегает на высокую скалу.
Та самая декорация. Уже не Моник шепчет слова молитвы, протягивая руки к небу, а я.
Скоро все закончится, и мне останется только шагнуть в пропасть. От пола меня отделяет полтора метра - и парящая над сценой смерть.
“Господи, господи, спаси и помилуй…”
Конечно, Лэнс обещал. Но сложно не бояться, когда до тебя сорок шесть жизней оборвалось точно так же - одним шагом в неизвестность.
“Отче наш, иже еси на небеси…”
Дракон повержен. Его тело бьется в предсмертных конвульсиях. Не на меня он смотрит - взгляд направлен куда-то в зал; не мне протягивает руки - последняя судорога уходит в пустоту.
Джейк делает шаг ко мне; я вижу его лицо, искаженное ужасом. Пора.
“…да святится имя твое, да будет воля твоя…”
Зажмуриваюсь, делаю шаг назад…
…и чувствую спиной прохладный жесткий кожаный мат.
На сцене гремит битва драконов и людей, отделенная от меня декорациями. Там же весь свет и все внимание зрителей.
Немного кружится голова… осторожно сажусь, опираясь на руки.
Я… все еще… здесь.
*
Эли, старому хитрому лису, шел семьдесят четвертый год - и, хоть глаза его почти совсем не видели, ум был все так же остер. С прежней уверенностью обращался он к своей блестящей памяти и полагал, что силен духом, как и прежде. Но именно прекрасная память вместе с самонадеянностью его и подвела.
Он смотрел вместе с нынешним “хозяином” на разворачивающуюся драму, на размытые светлые пятна, в странном танце сплетающиеся на сцене - и все еще не предчувствовал своего конца.
Прекрасная Белла выполнила свое обещание, удовлетворенно заметил Чарльз в начале второго акта; она танцевала сейчас для блестящего общества. Что до ее партнера - так ли важно, кто он? Важно, что он ее достоин…
Смотреть на неясные облака, в которые его ужасное зрение превращало людей, было скучно; Каракурт прикрыл глаза, слушая музыку.
И увидел. Увидел Инариума так ясно, как никогда не видел с открытыми глазами: эту партию, преисполненную чудовищной мощи, не смог бы станцевать никто другой. Ни один танцор здешней труппы, как бы талантлив он ни был, не смог бы передать все то, что вложил в образ крылатого змея Лэнс Сильвер, маг в расцвете своей силы. Убийца по прозвищу Дракон.
Почему старик никогда не рассматривал Лэнса как равного себе, как соперника? Не потому ли, что проклятая память до сих пор услужливо подсовывала образ сироты, готового на все за кусок хлеба, сироты, у которого не было ничего, кроме древнего гордого имени* и первой крови на руках? Как-то вылетело из головы, что этот мальчишка выжил, пешком пройдя большую часть пути от Маллингара до Лондона* - и долгие годы выживал там, где гибли другие.