— Друг не познаётся в счастье. Так зачастую и бывает, Ален, и с вами подобное случилось. Может, дело в том, что это были не друзья, а лишь так называемые друзья? Бывает друг по имени только другом, а на самом деле… — Тут Селестен вздохнул: — Моя речь не слишком последовательна, правда?
— Напротив! — Ален не хотел признавать, но он почти не слышал того, что говорил Труавиль, — пожалуй, только самое начало, — а просто любовался его фигурой, лицом и движениями, восхищался им…
Дьюара немного беспокоила эта одержимость. Селестен был как наркотик, прочно влившийся в его кровь. В принципе, Ален был не против, но… как-то странно было ощущать в себе его присутствие.
До встречи с этим хрупким юношей мужчина не понимал богему. Ему были совершенно непонятны её законы и отношения, её вызов, брошенный пресному светскому обществу и фальшивой куцехвостой морали. А теперь вдруг понял: если забьётся сердце, какая разница, в чьей груди? Главное, что бьётся. Какая разница, что и к кому ты чувствуешь? Важно, что вообще чувствуешь. Что-то внутри ожило и больше, по-видимому, не собиралось умирать.
— Какое счастье, Селестен, — проговорил Дьюар в экзальтации, — что мы с вами встретились!
Ресницы Труавиля взметнулись вверх в недоуменном движении.
— В самом деле?
— Да.
Ален не стал рассказывать ему о том, что чувствует, поскольку боялся этим смутить музыканта, да и самому это вслух произнести тоже было сложно по многим причинам. Вместо этого Дьюар сказал:
— Да, это замечательно. Вы меня отрезвили и заставили снова хотеть эту жизнь. В любом случае, даже если (а так оно и будет) я не встану никогда, я вам бесконечно благодарен.
— За что же вы меня благодарите? И таким тоном, точно со мною прощаетесь? — Юноша пожал плечами. — Я ничего особенного не сделал ещё.
В этом «ещё» прозвучала пощёчина в лучшем смысле этого слова — пробуждающая надежду.
Ален опустился на подушки и попросил:
— Сыграйте ещё, Селестен.
Юноша бросил взгляд на часы:
— Боюсь, что моё время уже истекло.
— Хоть ещё пять минут! — практически взмолился мужчина.
Труавиль сделал неопределённый жест рукой.
— Пожалуйста!
— А как же передозировка?
— Оставьте же, наконец, вашу медицинскую сухость! — вполне справедливо возмутился Дьюар. — Вы же не…
Тут Ален осёкся, поскольку вспомнил, что каких-нибудь полчаса назад сам сравнил Селестена с наркотиком, входящим в кровь.
— Я не — кто? Ну же, не стесняйтесь, ответьте, — подтолкнул его кивком Труавиль.
— Вы же не наркотик.
— Музыка иногда может им быть. — Юноша закрыл крышку фортепьяно. — И люди тоже. Но это, конечно, не наш с вами случай. Я не опий, да и вы не наркоман. Персонификация здесь ни к чему.
— Ни к чему, но… поймите, Селестен, насколько это для меня важно. Вы в состоянии сыграть что-нибудь ещё раз, в то время как я… А я чертовски люблю музыку, Селестен. До смешного! — Ален приподнялся. — Видите? Приподняться на локтях — вот всё, на что я теперь способен.