— Мне нравится его аромат. Он будит воспоминания, возрождает надежду… — В глазах его в который раз за всё время их знакомства просквозило что-то странное.
— Купите мне такой же? — попросил Дьюар, решив не спрашивать о причинах этого странного взгляда, потому что ответа наверняка не получил бы.
Юноша кивнул:
— Вам тоже нравится?
— Конечно, — вслух сказал Ален, но подумал: «Потому что он напоминает о тебе». — Он пахнет подснежниками. А я так люблю эти цветы! К сожалению, я уже давно их не видел.
— Печально, но поправимо. Обещаю вам, что этой весной я вам постараюсь их отыскать.
— Спасибо! — растроганно сказал Дьюар и, дотянувшись, пожал его руку. И внутри всё сладко заболело от этого ощущения.
— Ну, — довольно-таки бодро сказал юноша и загнул покрывало, — время для массажа.
Ален пассивно наблюдал за его пальцами и сожалел, что не чувствует этих прикосновений.
— Ничего? — спросил Селестен.
— Абсолютно, — обречённо ответил мужчина. — Бесполезно это всё.
— А вот и нет! — с упрямой горячностью возразил музыкант, продолжая разминать бесчувственные ноги больного.
— Вы потрясающий человек, Селестен. Вы это знаете?
— Теперь буду знать. Только почему вы так думаете? — улыбаясь, спросил Труавиль.
— То, что вы делаете для меня, никто бы не стал. И не смог. Вы стараетесь вселить в меня надежду, тормошите меня, чтобы я не пал духом окончательно. Вы мой самый-самый лучший друг!
— Спасибо, — голос Селестена дрогнул. — Вы так обо мне отзываетесь… Но вы же меня совсем не знаете.
— Того, что я о вас знаю, достаточно для меня. — Ален немного осмелел — настолько, чтобы намекнуть о своём к нему отношении. — И я к вам ужасно уже привязался.
— Так-таки и «ужасно»? — с прежней улыбкой спросил Труавиль.
Дьюар вновь смутился, поскольку взгляд этих тёмных глаз был пристальным.
— Да… в том смысле, что… Вы ведь понимаете, что я хочу сказать?
— Понимаю? — Юноша чуть прищурил глаз и прекратил на какое-то время массаж. — Разве я что-то должен понять? Если да, то не подскажете ли, что именно?
— Вы это нарочно говорите, Селестен! — воскликнул мужчина.
— Вовсе нет. Ах как плохо вы обо мне думаете! — с лёгкой укоризной качнул кудрями музыкант, как бы невзначай двусмысленно улыбнувшись и взглянув в глаза лежащему. — А ещё говорите, что ко мне привязались!
— Селестен, прекратите надо мной издеваться!
— И в мыслях не было. Послушайте, Ален, вы мне всё время задаёте вопросы, так позвольте и я вам задам. — Юноша отвёл глаза и после молчания спросил: — Если бы кто-то обманул ваше доверие, если бы он вас покинул, хотя был обязан вам всем своим существованием, но потом раскаялся и просил бы у вас прощения, вы бы его простили?
— Не знаю. — Дьюару этот вопрос показался несколько странным и запутанным. — Мне трудно судить…
— Ну, вот если бы те ваши друзья к вам вернулись, вы бы их простили? — настаивал Труавиль.
— Да. Наверное. Только я бы им не доверял. А почему вы об этом спрашиваете? — поинтересовался мужчина, вглядываясь в опущенное лицо Селестена.
— Мне просто хочется знать ваше мнение. Спасибо, что ответили. И ещё: вы считаете, что те, кто так поступает, подлецы? — Он поднял глаза, и потрясённый Ален увидел в них слёзы.
— Возможно, на то у них есть причины, — уклончиво ответил Дьюар.
— А если в корне причины их самолюбие, их гордыня? Это предательство? — Слёзы медленно катились по бледным щекам музыканта, но он их не стирал, и они падали ему на колени. — Что вы об этом думаете?
— Я думаю, что человек всегда может измениться. Скажите… это вы о себе говорите? — осторожно спросил Дьюар.