Он кивнул и подошёл ближе. Из его глаз постепенно уходил ненавидимый ею синий цвет, они вновь становились прозрачно-карими, но синие искорки всё ещё играли в их янтарной глубине.
-Ещё Баумгартен сказал, что у Иванова есть хозяин и это для него он старается. Он добывал головоломку, прячущую в себе время и пространство, для своего хозяина. И вот у них - у Григория Александровича и его хозяина - ничего не получилось. Они потерпели поражение. Взбунтовался Вацлав и своим выстрелом отправил господина Иванова в неведомые места. Григорий Александрович испарился, исчез, как исчез Яков Моисеевич. Человек, который украл у тебя твою жизнь, твою память, забив её определённой последовательностью букв. И когда эти слова произносили...
-...я получал приказ оставаться тем, кем меня определили, - закончил за неё Штефан.
-Да, именно так. Ты же врач, занимался психиатрией и хорошо это знаешь.
-Они превратили меня в пешку и двигали так, как им было нужно.
-Они испробовали разные способы. Ты думаешь, случайно Даша оказалась поздней ночью в Ленинграде на твоём пути? - она посмотрела на смирно сидящую у камина женщину, - скажи сама, Даша, случайно или нет?
Та лишь хмыкнула и отвернулась.
-Вот видишь? Яков Моисеевич уже ждал её в клинике.
-Так это всё его затеи? Он украл у нас часть жизни, - его голос чуть дрогнул, - но как мог он столь жестоко поступить со своей дочерью?
-Ты смеёшься, Даша? С чего бы это? - удивилась Кира.
Даша хихикая поглядывала на них снизу вверх:
-Вы прямо, как Шерлок Холмс и доктор Ватсон. Всё-всё распутали, всё-всё разобрали.
-Пойдём, Штефан, пусть сидит тут и беседует со своей крысой...
-Нет, погоди. Ты не сказала, кто был хозяином господина Иванова. Чьей воле он подчинялся?
-Кто? - усмехнулась Кира, - да вот она и была. Да-да, такая беспомощная, такая несчастная и такая злобная, жестокая тварь. Ничего у тебя не получилось, Дашенька. Вот с тем и оставайся.
Они вышли из кухни, оставив её пыль, грязь, разлагающийся торт, огромную крысу той, что называла себя Дашей. У входа в мастерскую Штефан остановился:
-На лестнице темно, надо взять фонарь. У меня в мастерской когда-то был. И ещё: там остался рисунок...
"Он не хочет оставлять в этом вымороченном доме Шурочкин портрет", - потеплело у Киры на душе.
Фонарик нашёлся в ящике стола. Кира свернула в трубочку Шуркин портрет и сунула ему в карман пальто. На стене висела небольшая работа - городской пейзаж. Вид из окна мастерской, где вся площадь была как на ладони. И тёмно-красный дом с рекламой госстраха на крыше и светящимися окнами гастронома, где стояли в очереди к прилавкам покупатели; и шестиэтажный серого цвета дом с рыбным магазином внизу; и огромный дом с башнями, который старинным замком возвышался над всеми постройками на площади; и даже невзрачное сероватое здание со станцией метро в первом этаже - всё это такое знакомое, а многое ещё не рождённое архитекторами 1911 года. Кира сняла пейзаж со стены, оглянулась на Палена:
-Можно? - он кивнул, подошёл к мольберту. С листа бумаги, потупив глаза, проступало бледное лицо совсем юной женщины. Было в этом лице и во взгляде из-под ресниц и нежность, и понимание. Штефан протянул руку, чтобы взять портрет, но Кира остановила: - не трогай, это обманка, очередная их обманка. В тот вечер, когда ты исчез, я забрала рисунок, он у меня дома. А здесь, смотри! Видишь, дата?
-Вижу: 27.02.1911, воскресенье, - он быстро взглянул на неё, но Кирин взгляд был направлен на рисунок.
-Да, здесь в уголке написано завтрашнее число, а на том рисунке его не было. Да и не могло быть. Ты же рисовал его не в одиннадцатом году.
-И всё же я заберу его, - его пальцы коснулись бумаги, и в тот же миг она вспыхнула. Он отдёрнул обожжённую руку, огонь побежал по дереву мольберта, мгновенно перекинулся на стол с красками - и всё запылало. Они выскочили в коридор и замерли поражённые: пылала мастерская, но языки пламени не переходили её порога.
-Нас словно бы выталкивают отсюда, - задумчиво сказал Штефан, - горит наше будущее, ставшее теперь уже прошлым, делая его совсем эфемерным.