— В полном, — я сидела перед ней скрестив ноги.
— Развяжи меня! — Вот теперь её начала охватывать паника. — Кто это сделал?
— Я, — после этого слова мир будто остановился.
— Что?
— Вы такая красивая девушка, Ольга Дмитриевна, — я поднялась и обошла её кругом. — Мужчины от вас без ума, наверное.
— Лена! Быстро развяжи меня! — Закричала вожатая. — Ты что творишь?!
— Моему отцу вы сразу приглянулись, — я провела рукой по её шелковистым волосам. — Но вам не он был нужен. Верно?
— Лена, не пугай меня, — девушка вжала голову в плечи.
— Кому сдался этот потрёпанный жизнью пёс, — я ухмыльнулась. — Вы любили Семёна. Ведь так?
— Не делай глупостей, Лен.
— Вы всячески пытались нас разлучить, — я поглаживала лезвие ножа. — Домиков в лагере было полно, но вы поселили его с собой.
— Ты ревнуешь его ко мне?! — Ольга Дмитриевна не просто боялась, она была в ужасе.
— Ревную? Нет, — я подошла ближе. — В Семёна трудно не влюбиться. Потому, я хочу сделать вас счастливой, как и остальных.
— Я не понимаю, — вожатая в последний раз взглянула на меня недоумевающими глазами.
— Улыбайтесь, Ольга Дмитриевна, — Нож в очередной раз заскользил, разрывая мягкие ткани на лице девушки.
Над лагерем раздался вопль. Для меня это стало столь привычным, словно это домашняя по математике. Делать людей счастливыми — такая радость, видеть, как улыбка расползается по их лицу кровоточащим шрамом.
Работа была завершена быстро, я даже не приложила особых усилий к этому. Ольга Дмитриевна продолжала вопить даже со своей новой улыбкой, хотя голос её и потерял прежнюю звонкость.
— Знаете, — я достала из кармана коробок спичек. — Говорят, сердце юных пионеров должно гореть огнём революции. Я не согласна. Я считаю, пионера должен сжигать огонь революции не только изнутри, но и снаружи.
В ответ послышался жалобный скулёж, и попытка выбраться из крепко-накрепко завязанных верёвок.
— Вы же хотите быть настоящим пионером? — Я зажгла спичку. — Ой, извиняюсь. Настоящим комсомольцем.
Я кинула яркий огонёк прямиком на хорошо смоченный бензином хворост, который я разложила вокруг вожатой. Древесина в то же мгновение вспыхнула и зашлась игривым пламенем. Ольга Дмитриевна так и не смогла закричать громче, я над этим постаралась.
Скоро её одежда воспламенилась, кожа начала вздуваться и лопаться, я почувствовала запах жжёного человеческого мяса. Глаза вожатой смотрели на меня до тех пор, пока не начали вытекать, вопли её затихли, а голова безвольно опустилась на грудь.
Передо мной уже не было Ольги Дмитриевны, это был лишь обгорелый труп неизвестной никому девушки. Я ещё долго наслаждалась палитрой запахов от горящих веток, травы и плоти. Я почти закончила, остался всего один несчастный человек.
***
Каждый ребёнок мечтает остаться дома один, чтобы насладиться вседозволенностью, делать то, что ему хочется. Я же боялась оставаться одна, даже в уже более старшем возрасте. Тишина пустой квартиры сковывала меня и даже голос диктора из телевизора не спасал ситуации.
Одиночество преследует меня всю жизнь, идёт со мной рука об руку. Нет ничего хуже, чем ощущать свою собственную беспомощность в, казалось бы, самых простых ситуациях, будь то выбор обувки в магазине, или утренняя укладка волос.
Со временем ты начинаешь понимать, что одиночество — это не просто ощущение, а реальное существо, которое скалиться тебе в отражении и откусывает по кусочку души. И сколько бы я не плакала, это существо не отступится.
Когда молчать становилось невыносимо, меня спасали куклы. Им я могла рассказать всё что чувствую, выдать самые глубокие тайны. В двенадцать лет все мои куклы таинственным образом исчезли, все мои подруги, все мои собеседники испарились. Я долго рыдала и скоро пришло осознание, что даже куклы не могут вынести моего нытья.