Схватив со столика маленькое зеркальце, Шарлотта взглянула на себя. В принципе, мало что изменилось, не считая огня в осоловевших глазах и слегка растрепанной прически, которую она тут же поспешила прибрать в надлежащий вид. Томас любовался ею и никак не мог отвести глаз. Она была прекрасна абсолютно во всем, и как бы хотелось ему от всей души улыбнуться, показывая, как он искренне счастлив, но печаль продолжала проявляться на его лице и, подобно глубокому шраму, не могла исчезнуть. Однако Шарлотта не замечала этого, даже не догадывалась, что его что-то гнетет…
-Дорогая, я вынужден огорчить тебя, но мне сейчас нужно немного поработать. У меня ещё полно проблем с моей машиной, которую я обязан довести до ума, - сообщил Томас, пригладив назад черные кудрявые пряди своих волос.
-Я понимаю. Я не буду тебе мешать. Ты не будешь против, если я продолжу свое путешествие по дому?
-О чем ты? Ведь это теперь и твой дом тоже. Только у меня будет просьба: не спускайся на нижний этаж. Там находятся шахты, которые в далеком прошлом обвалились, отчего погибли рабочие. Тебе там нечего делать.
-Хорошо, я поняла, - кивнув на предостережения мужа, Шарлотта не спеша вышла из мастерской, оставив супруга наедине со своей работой и своими мыслями.
Шарлотта, закрыв дверь мастерской, вдруг услышала напряженную тишину. На минуту ей показалась, что во всем доме она осталась совершенно одна, и это ощущение не могло не оставлять следов, стоило лишь вспомнить вчерашние странности в ванной комнате: чей-то силуэт, чей-то голос, чьи-то шаги… Вернувшись на мгновение в недалеко ушедшее прошлое, Шарлотта уловила, как по её спине вереницей пробежали мурашки. Чтобы как-то избавиться от этого закравшегося во внутрь, подобно паразиту, ужаса, девушка решила прогуляться по дому, чем-то отвлечь себя, к тому же она далеко не все увидела.
Бродя на третьем этаже по длинному, узковатому коридору, в самом конце которого было полуприкрытое старой дырявой занавеской окно, леди Шарп дивилась его странным потолочным аркам, которые по форме напоминали силуэт человека с головой и сжатыми плечами, помимо этого каждая их арок была усеяна острыми шпилями, словно шипами. Этот коридор, так называемый дальний, был самым мрачным, даже дневной свет, бивший в окно, не помогал этому месту хотя бы слегка преобразиться. Воздух здесь, можно сказать, пропитался одиночеством и тоской, время оставило на стенах только паутины глубоких трещин, как нож оставляет на коже глубокие раны. Шарлотте вновь вспомнились слова Томаса о “живых стенах”, и она невольно коснулась рукой их холодной поверхности, даже не задумываясь над этим. Она провела по ней рукой, и вдруг вниманием её завладел рисунок обоев. Весь он был сплошь усеян мотыльками, на старинной пожелтевшей бумаге насекомые казались темно-зелеными. Присмотревшись пристальней, Шарлотта сумела разобрать одно единственное слово, которые носили мотыльки на своих крыльях, - “страх”. На обоих крыльях это слово было выделено, хотя заметить его удается не сразу, для этого нужно хорошенько разобрать рисунок, на первый взгляд не подразумевающей в себе никакого смысла. Позже леди Шарп обнаружила одинокую дверь, которая была единственной в этом коридоре. Потянув за ручку, она поняла, что та крепко заперта, и решила оставить её в покое.
Покинув дальний коридор, что наводил жуть, Шарлотта поднялась на чердак с помощью подъемника. Здесь время отыгралось особенно заметно. Если внизу стены имели лишь незначительные трещины, хотя и расходящиеся все дальше, то на чердаке же на одной из стен и вовсе зияла дыра, сквозь которую можно было легко разглядеть улицу одним глазком. Ветер заносил в эту пробоину пыль и листья, сообщая о себе почти не слышным свистом. Жизнь этим древним стенам придавали лишь заблудшие и сонные мотыльки, которые совершенно не боялись приближавшихся к ним человеческих рук и только похлопывали крыльями, продолжая блуждать по знакомым стенам. Здесь кругом были старые вещи, которые запылились оттого, что к ним давно не прикасались заботливые руки. Ветер гонялся по всему дому, а под крышей чердака ему, кажется, особенно было уютно. Он тревожил все, что только мог потревожить, отчего порой прокатывался гул по стенам и крыше, казалось, что сам дом сотрясается от безжалостных порывов и стонет в ответ ветру, который стремглав летая в самом его сердце, тихо посмеивается над ним.
Сквозь эти игры ветра и постепенно терявших свою прочность стен до слуха Шарлотты вдруг долетел чей-то мучительный стон, раздавшийся так мимолетно и в ту же секунду стихнувший. Она пошла на звук и оказалась в освещенном углу, возле окна, где стояло кресло-качалка. Невозможно было не заметить, как кресло покачивалось, вначале медленно, а после все сильнее, отчего по чердаку прокатился скрип. Оно двигалось само по себе, и Шарлотта, глядя на это зрелище, застыла на месте. Вдруг кресло резко остановилось и больше не шелохнулось. Набрав в грудь воздуха, Шарлотта сделала шаг к предмету мебели, но коснуться его ей не удалось, так как по приближению её руки кресло резко качнулось вперед и едва не упало. Отдернувшись в сторону, Шарлотта испуганно выдохнула, закрыв рот рукой, а после немедленно покинула это место. Что-то неизвестное смогло укрыться от девушки, спрятаться в воздухе и, возможно, даже претвориться ветром, но вот от лучей выглянувшего из-под облаков солнца оно не спряталось. Как только свет скользнул в окно, в воздухе среди кружащейся пыли можно было разобрать едва видневшийся прозрачный силуэт, который грациозно восседал на кресле, аристократично приподняв руку, будто собирался подпереть ею подбородок.
Шарлотта, вернувшись к подъемнику, уловила, как внизу играет рояль. Плавная, изящная мелодия доносилась все ближе, когда Шарлотта, спустившись до третьего этажа на подъемнике, решила пройтись по лестнице на первый этаж. Столь красиво было это звучание, столь необычно, что девушка завороженно слушала и не спешила приближаться к музыкантке, чтобы не нарушить эту дивную игру. Шарлотта почти на носочках пробиралась к Большому залу, величие которого можно было заметить ещё от центрального входа, но чтобы проникнуться им в полной мере, необходимо было оказаться в пределах его стен.