На этот раз дремота и сон обходили всех троих стороной до самого рассвета. Лишь Уоллфрид, погружённый в глубокий сон, ни о чём не тревожился и ни разу больше не двинулся, лёжа на боку спиной к костру, словно с ним ничего и не случилось этой ночью.
Но вот забрезжил рассвет, и Мастер, потушив костёр, выкопал из земли куски припасённого зажаренного кабаньего мяса, отдав один из кусков Квину, а другой отложив для Уоллфрида.
Смерк ушёл на охоту.
Мастер не решался разбудить Уоллфрида, и не только из-за боязни обнаружить застывший труп. Но тут, как всегда, вмешался Квин, поглядев на спящего и заявив, что тот не дышит. Под толстым слоем одеял, которыми был укутан Уоллфрид, действительно сложно было заметить дыхательные движения, тем более что Квин находился относительно далеко от Уоллфрида, но Мастер, которому в эту ночь пришлось изрядно износить свои нервы, поверив Квину, метнулся к дворецкому.
Перевернув старика на спину, он начал спешно разматывать одеяла. И в тот момент, когда Мастер окончил это дело и увидел знакомый уже рисунок на его груди, Уоллфрид проснулся.
В первые мгновенья он приветливо глядел на испуганное лицо Мастера, не осознавая, что тот с тревогой глядит на его грудь, а не ему в глаза, и то, что он, Уоллфрид, почти голый. Но как только его мозг пробудился ото сна целиком, дворецкий понял, что происходит. Подняв на локте правую руку, он прислонил её к своему сердцу, закрыв рисунок, и горько улыбнулся Мастеру.
- Ты хочешь знать, что это такое? – угадал старик его мысли.
Мастер взглянул на него, приходя в себя после созерцания необычного изображения, которое теперь, к счастью, было закрыто рукою дворецкого.
- Уоллфрид, – с дрожью в голосе начал он, – сегодня ночью с тобой… с тобой случился какой-то приступ… и мы подумали, что это…
- Сердце? – поднял брови Уоллфрид. – Но если бы это было так, я бы не проспал такое событие. – Тут он невесело рассмеялся. – И, разумеется, помнил бы это. Но я ничего не помню и во сне ничего не почувствовал. Я проспал как убитый всю ночь, горюя о том, что нам удалось пережить этой ночью. Если только мне приснился один кошмар, но он не мог вызвать у меня никакого приступа, тем более что со мной во сне ничего необычного никогда не происходило – ни физически, ни психически. А что, – с тревогой взглянул он на Мастера. – Я кричал? Или это было лишь в моём сне?
- Да ты нас чуть с ума не свёл своим криком! – вскричал за спиною Мастера несдержанный Квин. – И эти твои татуировки, они же…
- Помолчи, пожалуйста, Квин, – разгневанно повернулся к нему Мастер, но голос его был спокоен. – Имей жалость, и вообще… – Тут он замолчал, подбирая нужные слова. – Не сори своими мыслями, держи их при себе. Сейчас не до этого…
- «Татуировки»? – переспросил Уоллфрид и, привстав, с улыбкой отнял руку от сердца. – Это не татуировки, друзья мои. Хотя одна из них, – он выставил вперёд левое плечо, на котором Мастер и Квин снова узрели оскаленную морду чёрного вислоухого пса, – вполне может так называться. Но у нас, англичан, она зовётся меткой. Меткой Верности. А это, – старик похлопал пальцами по изображению на груди, – Клеймо Верности. И только я и мне подобные могут знать, для чего они предназначены. Но о смысле их, я думаю, вы и без меня догадаетесь.
- Послушай, Уоллфрид, – начал Мастер. – А для чего тебе этот пережиток древности? Неужели в Англии до сих пор выжигают эти позорные знаки отличия людям, словно рабам?
- Нет-нет, что вы, это вовсе не знаки отличия, – улыбнулся Уоллфрид и встал. – Клеймо и метка – это символы, которые носят все без исключения слуги, начиная с Великого Фреммора. А то, что изображено на них, надеюсь, вам теперь понятно: лев – это лорд Лайтенвуд, а пёс – это я.
Мастер ответил:
- Уоллфрид, когда у тебя сегодня ночью случилось ЭТО, твоё клеймо… оно горело огнём, и мы с Квином были растеряны и напуганы этим. Почему оно горело?
- Горело? – переспросил Уоллфрид. – Странно… Прежде со мной такого не случалось… – Он помолчал. – Возможно, это предупреждение от Великого Фреммора или что-нибудь иное, ведь он мне снился сегодня.