Его ужасный вид заставил Уинстона закричать. И лакей понял, что вряд ли чем-нибудь сможет ему помочь. Тут уже не могла идти речь о спасении его жизни, да если б и могла – проникшая через рану грязь уже заразила организм, к тому же Джеймс потерял много крови, а его огромная рана уже сама по себе говорила о том, что шансы конюха выжить ничтожно малы. Поэтому Уинстону оставалось лишь попрощаться с верным другом. Об этом сказали ему лучше любых слов глаза конюха, который уже не в силах был ничего произнести. Окровавленное копьё, которое, несомненно, прошло насквозь, задев внутренние органы, не могло подарить ему даже пару минут на то, чтобы успеть сказать самые важные слова своему старому другу. И ещё чудо, что в Джеймсе до сих пор теплилась искорка жизни.
Слёзы хлынули из глаз Уинстона. Он упал на колени и рывком обхватил ладонями голову конюха. Джеймс взглянул на него полузакрытыми глазами и попытался улыбнуться, словно хотел сказать, что для него всё уже позади и что он рад этому.
Старый слуга сжал его обгоревшую ладонь в своей жилистой руке, и уронил на неё седую голову.
- О, Джеймс… – всхлипнул он, рыдая, отчего горькие и горячие слёзы его падали одна за другой на ладонь конюха и стекали с неё в чёрную от золы землю. – Прости меня, друг мой милый… Я не должен был рисковать тобой, прости меня, старого дурака, прости… Это я должен был быть на твоём месте, ты ведь ещё слишком молод, чтобы умирать… Великий Фреммор покарает меня и позаботится о тебе… Джеймс… Ты лучше меня во всём, знай это… – Тут Уинстон не выдержал и запричитал: – Прошу тебя, не умирай, Джеймс!..
Он взглянул на умирающего. Конюх из последних сил улыбался ему, подавляя стон, отчего мышцы на его лице судорожно дёргались, а его рука слабо сжала руку Уинстона. Это могло означать только одно: прощение. И прощание.
- Прощай… Уинстон… – выдохнул конюх едва слышно, и, в последний раз судорожно вздохнув, уткнулся носом в землю, а его ладонь, выскользнув из ладони Уинстона, безжизненно упала на землю. Изо рта вытекла тонкая, как нитка, струйка крови.
Уинстон протянул дрожащую руку, проведя ею по каштановым волосам Джеймса, и закрыл ему глаза. Затем, с трудом выдернув копьё, сложил ему руки на груди. Обгоревший медальон Фреммора сверкнул в лучах солнца на почерневшей земле подле тела, и Уинстон, заметив блеск, загрёб его пальцами.
Цепочка медальона была порвана – вероятно, её перебил удар копья. «Великий Фреммор не защитил его, – с горечью подумал Уинстон, – иначе копьё вонзилось бы в медальон. Это спасло бы жизнь Джеймсу. Но он отвернулся от нас…»
Уинстон до боли стиснул медальон в своём кулаке, захлёбываясь слезами отчаяния и бессилия, затем медленно разжал кулак, и, отчистив изображение ногтём от сажи и копоти, всё же скрепя сердце поцеловал его и спрятал в потайном кармане своей ливреи. Медальон погибшего друга будет памятью о нём. Медальон, края которого оплавились и почернели от огня и дыма, будет с ним до конца жизни – так решил для себя старый лакей.
Он забросал ветками тело, обложив его поваленными огнём стволами деревьев. Если он, Уинстон, когда-нибудь вернётся назад в замок, в чём он теперь очень сомневался, то скажет лорду Лайтенвуду, как погиб его конюх. И по реакции лорда можно будет судить, что он за человек. Хотя Уинстон теперь и так знал, что лорд за человек.
Нужно было спешить. Старый лакей, подойдя к Молнии, в последний раз оглянулся на сооружённую им последнюю обитель Джеймса и, проглотив слёзы, вскочил в седло и помчался прочь.
«Я отомщу за тебя, мой верный друг», – думал Уинстон, ударяя Молнию шпорами. Ему необходимо было поторопиться: крылатые машины лорда Лайтенвуда опередили его. Скоро закат, и продолжать путь будет уже невозможно.
Отрешённо глядя вперёд, Уинстон пребывал в тягостных мыслях о погибшем. Да, Джеймс был надоедлив, своенравен, лез не в свои дела, служа в замке, но в отличие от благородного Лайтенвуда, в благородстве которого Уинстон теперь сомневался, умел сохранять справедливость в делах и отношениях с людьми, а также верность и честность. И у него были добрые сердце и душа. И этим он был сильнее и выше не только простолюдинов, но и своего хозяина.
В какой-то степени Уинстон даже завидовал Джеймсу: он сейчас там, на небесах, и совершенно свободен от всех и вся, и, может быть, даже счастлив. Сам себе хозяин. А он, Уинстон, пока что обречён на страдания в этом мире…