Вечер наступил внезапно и поразил Тсуну бесполезностью всех его стараний. Ничего нового обнаружено не было, и единственной хорошей новостью стало то, что Девятый одобрил его инициативу помочь семье, правда, лишь после беседы с Ёмицу, и Тсуне оставалось только гадать, как много отец сообщил боссу. К счастью, дон Тимотео поверил в нежелание наследника нападать на Хоффмана и пообещал уладить разногласия с ним, но всё же велел больше не светиться и не попадаться немцу на глаза, а вмешательство в его дела сделать максимально прозрачным. И это несколько связало Хранителям руки, впрочем, не слишком сильно… как им казалось.
Вот только упав на кровать и замотавшись в одеяло с головой, Тсуна вдруг отчетливо подумал: «Неправильно. Что-то не так. Что-то неверно. Хоффман не лиса. Он не строит планов на миллион ходов вперед. Он просто всегда готов к нападению с любой стороны и моментально отвечает десятью ударами на один. Но… тогда кто провернул всю эту штуку с боссами?..»
Часы крохотными дятлами долбились в разум, пробивая барабанные перепонки. Но их размеренный отсчет секунд не мог достучаться до уже погрузившегося в мир грез разума. Савада так и не успел найти ответ на очень важный вопрос…
***
Он сидел на диване с бокалом виски в ладонях и смотрел в окно. Темнота пыталась поглотить его, но в серых глазах мрака было куда больше, чем в черном небе за стеклом, освещенном бледным диском луны. Ее ладони скользили по его плечам, и коралловые губы неспешно шептали какие-то слова. Странные. Непонятные. Но такие умиротворяющие.
— Я люблю этот язык, — наконец подал голос мужчина и откинул голову на спинку дивана. — Почти не знаю его, хотя знаю очень многие наречия, но он мне нравится.
— Он расслабляет, — рассмеялась Диана, и ее ладони скользнули по белому воротничку его рубашки. Накрахмаленному. Идеальному. Плотно застегнутому.
— Скажи, охотница, сколько еще ты будешь ненавидеть всех вокруг?
— Столько же, сколько и ты, а затем еще бесконечность! — рассмеялась в ответ женщина и снова принялась за расслабляющий массаж.
— Оптимистично, — усмехнулся он и поставил бокал с так и нетронутым виски на журнальный столик. — Расскажи мне. Расскажи одну из своих историй.
Светлые волосы вновь разметались по спинке дивана, идеальная прическа, уничтоженная домашней уютной атмосферой, сейчас не волновала Клауса Хоффмана. Впрочем, она волновала его лишь в те моменты, когда он смотрелся в зеркало, стараясь уложить волосы один к одному — всё остальное время он не следил за прической. Просто знал, что она идеальна.
— Однажды, холодным вечером, девочка отправилась собирать травы, — послушно начала рассказ Диана, массируя предплечья закрывшего глаза мужчины. — Целебные травы для больной матери. Днем стояла жара, и испарения мешали дышать, как и отдаленные раскаты грома, но вечером она побежала к полю. Прежде на нем росло много трав. Сейчас все они были вытоптаны. Девочка бродила по полю всю ночь, выискивая оставшиеся в живых былинки, и вернулась домой лишь под утро. Мать ударила ее и спросила: «Ты хочешь моей смерти? Зачем ты принесла мне могильную траву?! Верни ее обратно!» Девочка не вернулась на поле. Она пошла к реке, вымыла каждую травинку, вытерла их подолом юбки и под вечер вернулась к матери. Мать поблагодарила ее и выпила настой из «свежесобранных» трав. Она поправилась. Потому что девочка каждый день собирала и мыла в реке травы, в этот год проросшие лишь на том поле. А река уносила к морю красные блики. И селяне день за днем неспешно жгли тела погибших на поле воинов…
Хоффман рассмеялся. Он любил эту историю больше других. Диана улыбнулась в ответ. И безжизненная улыбка отразила пустоту невеселого смеха.