Гусев в ярости сжал кулаки, но угрожать побоями не стал, а лишь предупредил:
– Вот выберемся из этой заварухи, я и тебя тут желично придушу с огромным удовольствием.
– Зачем же ждать? – аккуратно спросил Лостопадов, медленно отползая в сторону.
– Ты еще пригодишься мне, когда появятся эти волки, или как их там, я постараюсь, чтобы они сперва сожрали тебя.
Лостопадов хитро улыбнулся:
– Дело вовсе не в этом, ты боишься остаться один – синдром одиночества в кризисных ситуациях.
– Опять умничаешь?
Лостопадов не обратил внимание на скрытую угрозу и продолжил:
– Ты силен, но эти зверюшки тебя одолеют, тебе не обойтись без моей головы…
Гусев потерял контроль над собой и свирепо зарычав бросился на разглагольствующего товарища. Он придавил его своим весом и успел нанести удар в поясницу. Лостопадов вскрикнул от боли и загомонил:
– Слышишь, слышишь? Где-то звук мотора!
– Я слышу, как твое чахлое тело молотят мои кулаки! – победоносно заявил Гусев.
– Я не вру, в натуре машина! – взмолился Лостопадов под градом тумаков.
Он не ошибался, по дороге метрах в сорока двигался зеленый джип.
Ворошиловка, 6:44.
Вторую атаку отбить удалось, но на это ушла добрая половина всех боеприпасов, а уничтожить удалось не более десяти тварей. Атаковали они со всех сторон рассыпным строем, постоянно меняя направление удара, и отступили как раз в тот момент, когда людям была необходима передышка для перегруппировки и перезарядки оружия.
Дед Матвей и, правда, не подкачал: из трех выстрелов два угодили точно в цель. Калинкин горячился, бил одиночными, обжигаясь от металлических частей автомата, которых случайно касался, но лишь одного зверя удалось ему остановить. Калинкин надеялся, что в пылу битвы его промахи были, не столь явно заметны, поэтому первым нарушил молчание, спеша похвастаться боевыми успехами.
– Одному кобелю в самый глаз зарядил, второму в хребтину хрякнул.
Гончаленков хитро глянул на помощника и спросил:
– Откуда ты знаешь, что это кобели?
Уши Калинкина поникли, в тоне шефа явно заметно было, что он видел неудачную стрельбу сержанта.
– Еще одно такое сражение, и останется только в рукопашную идти, - подвел итог Петро.
Калинкин хотел что-то возразить, но тут с ветеринаром случилась истерика.
– Что мы тут сидим, стреляем и болтаем? – подергиваясь и трясясь, как в лихорадке, заговорил он, - Нужно выбираться отсюда и как можно скорее!.. Это не наше дело, пусть этим занимается армия, ОМОН, ФСБ, специалисты,… а нам нужно скорее выбираться!
Дед Матвей пытался усовестить и урезонить истеричного паникера:
– Еремеич, ты бы лучше этих товарищей, - он указал на пьяных супругов Коняевых, которые не подавали признаков жизни. Стрельба и весь шум вокруг на них никак не действовали, – В чувства привел, лишние руки нам не помешают, да и не таскать же их на своем горбу.
Катасонов еще больше затрясся и побледнел, взгляд его и лицо были помесью страха, отчаяния, потери самоконтроля.
– Плевать я хотел на этих ублюдков! – взвизгнул он, - Алкашня осталась в живых, а моя семья мертвая, ни сына, ни дома! А он новый совсем – сруб сосновый, полы из теса, холодильник и ковер норвежский!..
Гончаленков отложил оружие и тихо, но жестко предупредил:
– Не ори, Егор.
Ветеринара колотило уже не на шутку, лицо его напряглось и побагровело:
– А вы вообще, товарищ лейтенант! А еще участковый, выполнять свой долг не хотите, вас государство содержит, а от налогового бремени освободило! Я не хочу тут оставаться, слышите, не хочу! Выведите меня!
Гончаленков влепил ветеринару две звонкие оплеухи, а потом, когда воцарилась пауза, все так же спокойно сказал:
– Тебя никто не держит – хочешь, уходи, а будешь истерики закатывать, выкину тебя сам.
Молчание вновь нарушил Калинкин, ему доверили роль наблюдателя за обстановкой вокруг.
– Шеф, у меня две новости: плохая и еще плохая.
– Давай сначала плохую.
– «Зверюшки» отошли на дальние дистанции, окружили нас кольцом, обнюхиваются, мордами вертят, совещаются, в общем.
– Теперь давай «еще плохую».