Мы перепрыгивали по две ступеньки за раз, Ада крикнула:
- Мам!
- Девочки! - вопила она, звуча спокойнее, что меня обрадовало. Ее голос доносился из кабинета моего отца.
Мы поспешили туда. Дверь была открыта, мама стояла посреди комнаты, стопка бумаг была у ее ног, облака пыли поднимались, заметные в свете солнца, льющемся из окон, где были свернуты жалюзи.
Она стояла спиной к нам, застывшая, словно еще держала бумаги. Она смотрела на стены, и я тоже повернулась туда.
Кабинет отца был разрушен. На стенах были большие дыры, словно кто-то бил топором, куда попадал. Края дыр были в красном, такого же цвета были пентаграммы на стенах и потолке. Некоторые были размером с ладонь, некоторые - размером с колесо машины. Распятия, украшавшие комнату, были перевернуты. От этого мне стало еще страшнее. Было так жутко, что я содрогнулась и чуть не упала. Я впилась в край двери.
Ада и мама не смотрели на меня. Они смотрели на другое. Даже картины священников и религиозных фигур в рамках были искажены, их глаза вырвали, оставив черные нечеловеческие дыры.
- Кто это сделал? - шепотом спросила мама.
Ада тряхнула головой.
Только я знала, кто это сделал, но я не могла этого сказать. Мои родители не поверили бы, что это была Эбби. Но они бы поверили, что я сошла с ума, обвинили бы меня и где-то заперли.
Словно услышав мои мысли, Ада взглянула на меня, еще держащуюся за дверь, пытаясь бороться с похмельем.
Она странно посмотрела на меня, словно пыталась что-то понять. Словно думала обо мне. И я подозревала, почему.
Я вскинула бровь и едва заметно покачала головой. Она нахмурилась и посмотрела на комнату и маму.
Я знала, что она думала, что я сделала это во сне. Может, я решила превзойти случай с лаком и украла банки с красной краской, а потом обрушилась на религиозные вещи папы.
Я посмотрела на свои ладони. На них не было следов краски. Как и не было на ногах или где-то еще. Вряд ли я бы так хорошо себя очистила. Мне стало лучше. Какие магазины были открыты в три часа ночи? В «Волгринс» не было краски. Может, стоило поставить в моей комнате камеру, чтобы я перестала быть козлом отпущения.
- Нужно вызвать полицию, - сказала я сдавленным голосом.
Мама медленно кивнула. Было очевидно, что она потрясена. Как и все мы.
- Где папа? - спросила я.
- В церкви, - сказала Ада, словно не верила своему ответу.
Я выпрямилась и прошла в комнату. Похмелье или нет, но кто-то должен управлять ситуацией, а мама с Адой этого делать не могли.
- Слушайте, думаю, нужно вызвать копов. А потом они закончат, и мы все уберем. Я не хочу, чтобы папа это видел.
- Но кто такое сделал? - повторила мама. Ее акцент стал сильнее от расстройства, она сильно напоминала Жуткую клоунессу. Странное смутное ощущение встрепенулось в голове, словно думать вдруг стало сложно, словно требовалось пробиваться через кучу слоев.
- Звони им, - сказала Ада, вырвав меня из этого и указав на телефон в кабинете. Она схватила маму за руку и повела из комнаты.
Я моргала, чтобы разбудить себя, а потом схватила трубку и набрала номер.
Полиция пообещала, что пришлют ближайшую машину, вернула трубку на место, и два крика раздались из кухни.
Что теперь? Я оббежала стол и вырвалась в коридор, босые ноги шлепали по паркету.
Мама с Адой были у стойки, смотрели на рукомойник. Я быстро добралась до них и застыла, поняв, на что они смотрят.
Широкие шкафчики под рукомойником были закрыты, из щелей и из-под них текла красная жидкость. Она медленно сочилась, собираясь алой лужей на полу.
Я надеялась, что там была пара открытых банок с краской, и они разлились. Но я понюхала воздух, и там не было запаха скипидара, а жутко пахло сырым мясом, этот запах меня уже много раз преследовал. Не знаю, почему я так наивно подумала, что кто-то разрисовал стены отца краской. Это была совсем не краска.
Это была кровь.
- Я открою, - сказала Ада, приблизилась и склонилась.