Относительно Мартины Жак понимал, что другие просто не понимают эту женщину. Никто из них не задается вопросом: а люблю ли я эту женщину, ее душу? Или только оболочку и то, что придумал о ней?
Порой он начинал чувствовать к ней небывалую ненависть и отвращение. За все, все, что она сделала. За то, какой она была, и какой стала. Главным было то, что она лишила его надежды и мечты о ребенке. О семье. Она вроде бы и была, и ее и не было. Она всегда хотела блистать. Ему же надо было просто, чтобы она была всегда рядом. Быть рядом с этой сильной женщиной такому поистине женственному в душе, слабому мужчине как он, это оставалось для него лишь его мечтой.
Но опять же, он заблуждался. Просто недооценивал себя, привыкнув постоянно примерять на себя маску нерешительного неудачника. Он был сильнее ее. Сильнее морально. Ну и, конечно же, физически. Если бы он захотел, перед ним открылись бы такие просторы, о каких ни он, ни она не подозревали.
По своей природе Жак был настоящим эстетом. Все в человеке для него должно было быть идеально. Не вычурно, не броско, не вульгарно, а лишь тонкая нотка того, как это должно было быть.
Нельзя сказать, что он был против связей Мартины на стороне как с женщинами, так и с мужчинами. Будем считать, что он считал это ее прихотью. Улыбался, смеялся, когда она это рассказывала, и относился к этому благосклонно. Ведь и сам он не отказывался иногда под влиянием алкоголя от девчонок. Но это все были контакты, большей частью одноразовые, не вызывающие в нем ничего, кроме желания совокупиться. Как можно сравнивать секс с любовью? Он не понимал этого, потому и нормально реагировал на связи Мартины.
Все эти женщины, мелькающие бесконечной очередью, караваном в его ночных совокуплениях были не более чем одноразовые зажигалки. Все одинаково пламенны и недолговечны.
Его приоритетом была его чистая связь, любовь, взаимная поддержка с Мартиной. Все остальное его не тревожило. Ему было просто плевать. Он не был спокойным, терпимым. Скорее всего, деликатным, толерантным и безразличным ко всему. Агрессия часто могла проснуться в нем, как одна из частей его личности.
Особенно, когда он выпивал. Но вся его агрессия не заключалась в причинении боли. Все это было подконтрольно ему. Его это заводило. Это заводило и ее. Желая что-то сделать, она могла продвинуть руку, а он был с этим не согласен, клал свою руку на нее и сдавливал. Без боли, а просто лишая ее возможности пошевелиться. В этот момент он властвовал над ней и понимал всю свою мужскую сущность. А она была рада, что готова покориться этому мужчине. Покориться без боязни, потому что она безгранично ему доверяла.
Один лишь раз он пришел в бешенство и пошел на быстрый насильственный поступок. Что-то слишком уж долго Мартина не приходила к нему. И он сам направился к ее дому. В дверях он застал Николь. Всегда он удивлялся этой девушке. Вот она никогда не жаловалась на жизнь, в отличие от него и Мартины. Она как та скала смиренно переносила все удары, напасти жизни и оставалась вечно мягкой как морская волна, часть той стихии воды, которая безумно ему нравилась. Для него эта женщина была всепрощающей, понимающей, и вроде как безумно несчастной, но не просящей помощи, а видящей свою жизнь в помощи другим. А это поистине поступок. Да, он считал ее поистине святой.
Вот и сейчас, открыв дверь, Николь, судя по ее виду, вся была в домашних заботах. Фартук ее был выпачкан всем, чем только можно, - видимо Жак застал ее за приготовлением пищи. Она впустила его и шепнула: "Мартина спит. Не буди ее. Она и так долго не могла уснуть".
- Не заболела ли она? Я ее ждал-ждал, а она все не приходила.
- Да как тебе сказать. Когда она была на очередном задании, ей пришлось проникнуть в один дом... Ее там застал в одном из коридоров какой-то прислужник двора, насколько я поняла Ришелье.
И ей ничего не оставалось, как его очаровать и вступить с ним в связь. Но потом она этого не захотела, он стал ей противен. Ей еле удалось вырваться, но он ее избил. Вот теперь она до сих пор отходит.