Он ни за что не расскажет этого сам. Как волнуется за каждого. Как он вместе с ними тоже умирает где-то внутри. Чего ему стоит унять дрожь в руках, даже если он этого несчастного бесёнка видит в первый раз и не увидит больше никогда.
Он ни за что не расскажет этого сам, но я вижу. Сама не слишком-то счастлива такому положению вещей, но от этого никуда не деться.
– Вельзевул… Ты вообще различать можешь? – я прижимаюсь губами к чашке, и по телу разливается обжигающее сонливое тепло.
– М? – он как будто отвлекается от каких-то своих мыслей, хотя смотрит прямо на меня.
– Ну, кто достоин твоей помощи, а кто нет?
Я – нет.
Адский лекарь неожиданно перемещается ко мне на диван, вынуждая отпрянуть, но это всего лишь его демонская привычка-потребность постоянно трогать собеседника, быть рядом, ближе, потому что демоны в любой момент готовы подставить друг другу плечо – они все так делают. А мне плечо подставить некому, поэтому, если я упаду, то с большой долей вероятности сломаю себе шею.
– Делить мир на достойных и недостойных – удел мелких умов и трусливых душ, – Вельзевул сидит совсем близко, так что я чувствую своей кожей чужое дыхание; он и говорит поэтому тихо, но очень серьёзно, как будто каждое слово – что-то невероятно важное. – Мы не можем всякий раз знать наверняка, что каждый из нас пережил, и через что прошёл, чтобы его судить. Можно стать лучше. Всегда. А отказывать в помощи – это преступление. Даже если тебя о ней не просили.
Неуместно красивые, отточенные фразы. Бьют в цель, но больно-больно-больно.
– Если будешь распыляться зря, твоего тепла не хватит тому, кому действительно это нужно, – я не уверена, что вообще имею права его касаться, но вот касаюсь, кончиками пальцев веду от плеча к предплечью, – Тому, кто без этого дышать не может. Кого мысли об этом сводят с ума день ото дня, убивают, не оставляя в покое ни на секунду, – Стоп. Всё. Уже сказала достаточно. – Близость, и вместе с тем недосягаемость желанного – жестокая пытка, должно быть. – Хватит. Остановись. – Прости меня, – порывистый вдох. – Я хотела сказать, если встретишь таких, держись от них подальше. Для их же блага. Потому что если не можешь помочь, не надо давать надежду.
– Послушай меня, глупый маленький человек, – говорит он, а потом произносит те слова, за которые я хочу убить его так сильно, что, кажется, сводит под кожей мышцы. – Что бы ни случилось, я буду держать тебя за руку.
– Ты… – я сгребаю его ворот дрожащими ледяными пальцами, и мой голос – самый страшный яд, и мне сейчас очень сильно хочется грязно ругаться, но воздуха не хватает настолько, что перед глазами плывут круги.
Я умоляла тебя не делать этого никогда, и меня теперь кроет, выворачивает от боли, потому что какой бы я ни была мразью, я ведь, чёрт возьми, живая.
Судорожно выдыхаю в его губы, и по какой-то причине, вместо того, чтобы отпустить или ударить, подаюсь навстречу. Глажу по щеке неверными движениями, беру его лицо в свои ладони.
Мир застывает на мгновение, обострённое до предела, и я всё ещё не могу дышать.
Мир ломается, разбивается, перестаёт существовать.
Я прикасаюсь к его губам.
Мысль из разряда «что, чёрт возьми, я творю» настигает только со следующей секундой, но это уже безнадёжно, бесконечно поздно, потому что меня притягивают к себе и целуют в ответ. Желание исчезнуть отсюда навсегда и желание забыться в его руках переплетаются, и вместе с ними переплетается наше дыхание.