Во сне она вновь пережила ту аудиенцию, имевшую иное продолжение: ей дозволили свидание с папенькой, чью окровавленную грудь она не скоро сможет выбросить из мыслей. Жестокие маски лиц жандармов и их начальника смешивались в безумной карусели, и единственной соломинкой, к которой она тянулась, дабы выпутаться из этой трясины, были пронзительно синие глаза цесаревича. А потом и они меркли, затуманиваясь неприкрытым обвинением. И так же покрывались льдом.
Борис Петрович, прошлым утром лишь узнавший о казни шурина, хотел было с прискорбием подтвердить слова племянницы, однако замешкался. Идея, что проскользнула в мыслях так мимолетно, внезапно переменила все его намерения.
— К князю никого не допускают: я намедни пытался добиться свидания с ним, но мне не дозволили даже малой иконки ему передать.
От этих слов Катерина вздрогнула: глаза её, и без того большие, расширились, и теперь она изумленно глядела на дядюшку, словно бы над его головой нимб зажегся.
— Но… Как же? Василий Андреевич сказал… — с надеждой взглянув на дядюшку, Катерина испытала облегчение: он смотрел на нее с таким пониманием, что казалось, будто сей же час все проблемы будут решены, и уже утром все семейство Голицыных воссоединится в родовом поместье.
Силясь вспомнить слова начальника шефа жандармов, княжна все сильнее укреплялись в мысли о том, что усталость сыграла с ней злую шутку: наверняка начальник Третьего Отделения лишь упомянул о возможном исходе для заключенного. Но ведь он же не подтвердил её догадок, что так и не были высказаны вслух. Значит, все это было лишь сном, и никакого расстрела не свершилось.
— Да, мне вчера утром стало известно о несправедливом приговоре для Алексея Михайловича, — с прискорбием отозвался Борис Петрович, — бедная, бедная Марта, — кивнув, он нарочито опустил взгляд, замолкнув на минуту.
— Что с ним станет? — с трудом заставляя себя сдерживать подступающие слезы, задала насущный вопрос Катерина.
— Пока дело не прояснено, он будет пребывать в одиночной камере. Ни свидеться с ним, ни передать что — вчера Император отказал мне в этом. Его ожидает расстрел.
Побледнев, княжна невольно прислонила ладонь к приоткрывшимся губам: да, она ожидала такого решения, но каждую секунду молилась о монаршей милости.
— Ты хочешь спасения для папеньки? — “догадался” князь: все мысли племянницы были написаны на её лице, и ему оставалось лишь осторожно подбирать каждую новую фразу, чтобы убеждаться в правильности всех догадок.
Решимость, с которой девушка кивнула, стала лучшей наградой Борису Петровичу, уже предвкушающему удачный исход все еще не сложившегося в единую картину дела. Но у него есть самое главное: готовность Катерины исполнить все, что он скажет, если это поспособствует вызволению её папеньки из Петропавловской крепости и снятия с него обвинений. А пока в его руках главная фигура этой шахматной партии, победа за ним.
В судьбе Российской Империи было две Екатерины Алексеевны: одна правила недолго и была лишь прикрытием для деяний Меншикова и Голицына; другая сама пришла к власти и стала воплощением целой эпохи и началом новой немецкой ветви Дома. России стоит приготовиться встретить третью Екатерину Алексеевну на престоле.
Роду Романовых суждено угаснуть.
========== Глава шестая. В дворцовых кулуарах ==========
Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1863, октябрь, 11.
Данное супруге обещание не означало, что Император позволит ей лично решить судьбу княжны Голицыной: доброе сердце Марии Александровны могло склонить чашу весов в сторону прощения и снятия всех подозрений с девушки, и тем самым навлечь беду на цесаревича. Потому государь был не в силах просто ждать, когда список фрейлин Ея Величества пополнится небезызвестной барышней. Шум открываемой двери и короткое церемониальное приветствие оповестили Александра о том, что по его приказанию в кабинет прибыл офицер, на чьи плечи должно было возлечь конфиденциальное задание государственной важности. В исполнительности того, кто уже более полугода носил звание флигель-адъютанта, что демонстрировал искусный золотой вензель в обрамлении серебряного венка лавровой и дубовой ветвей на эполетах, сомнений Император не имел. А теперь надлежало проверить его на верность Царю и Отечеству.