Бездействовать было некогда.
Преодолев восемьдесят ступеней на пути к третьему этажу и отсчитав нужное количество безликих белых дверей фрейлинского коридора, он осторожно постучал по свежевыкрашенному дереву, дожидаясь едва слышного здесь ответа.
– Катрин, я прошу простить мне этот визит, но разговор не терпит отлагательств.
До сей минуты изучавшая ограненные сапфиры Катерина, не ожидавшая увидеть здесь Его Высочество, соскочила с не заправленной постели и присела в положенном реверансе, надеясь, что ее излишне расслабленный вид, лишенный всяческого придворного лоска, не вызовет вопросов. Она не планировала сегодня покидать комнаты, получив выходной от государыни, и потому отказалась и от тяжелого платья, заменив его простым домашним, с одной нижней юбкой, и от сложной прически, едва лишь собрав вьющиеся волосы в косу. Не в таком виде следовало встречать царских особ.
– Чем обязана, Ваше Высочество?
Пристально рассматривая переполошенную девушку, взирающую на него с таким удивлением и беспокойством, Николай все сильнее уверялся в мысли о полном незнании княжны относительно дел ее дядюшки. Она явно не была осведомлена об их вчерашнем столкновении и его исходе. По крайней мере, ему очень хотелось верить в ее непричастность ко всему. Если она лишь играет роль, то, признаться, актриса из нее гениальная.
– Что Вам известно об интересе князя Остроженского к делам покойного Михаила Павловича?
Катерина нахмурилась, совершенно не понимая, по какой причине цесаревич спрашивает ее об этом: она едва ли была осведомлена о делах своего дядюшки, а уж о конкретной связи с покойным Великим князем и того пуще.
– Могу я осведомиться, почему Вы задаете мне этот вопрос, Ваше Высочество?
– Вчера мне «посчастливилось» иметь беседу с Борисом Петровичем, – позволив себе едва заметную усмешку, пояснил цесаревич, а Катерина замерла, забывая о дыхании – даже без дальнейших фраз она чувствовала, что беседа была не из приятных. Дядюшка не пылал любовью к членам августейшей фамилии, и если после этого разговора Его Высочество навестил ее, вряд ли для того, чтобы выразить свои восторги.
– Полагаю, обстоятельства беседы мне знать не дозволено?
– Отчего же? Князь нанес визит Елене Павловне, однако посещение интеллектуального вечера, похоже, являлось лишь поводом для проникновения во дворец. Его крайне интересовало нечто в кабинете покойного Михаила Павловича. Жаль, мне не удалось выяснить, что именно: князь не оценил слежки с моей стороны и в ответ на требование покинуть Михайловский, решил устранить помеху.
Катерина ощутила, что воздух в комнате сгустился, забиваясь клочками в горло и легкие. Дышать стало невозможно. Пальцы судорожно сжали ювелирное изделие, и острая грань оставила свой след на тонкой коже: капля крови скользнула по гладкой поверхности камня, но боль затерялась где-то внутри.
– Что… что он совершил?
– Если учесть, что перед Вами не мой призрак, то ничего, заслуживающего расстрела. А вот привлечения к допросу – вполне: за покушение на жизнь Наследника Престола.
– Даже в такой ситуации Вы продолжаете иронизировать, – обреченно выдохнула княжна, окончательно сбитая с толку: когда цесаревич вошел в ее комнату, он выглядел так, словно был готов выдвинуть ей обвинение в государственной измене. После – в его глазах мелькало беспокойство, и отнюдь не за себя. Теперь, когда он заговорил о неподобающих действиях ее дядюшки, он умудрялся шутить. Порой Катерине казалось, что даже на минном поле спокойнее и понятнее, нежели в общении с Его Высочеством. Но куда сильнее сейчас ее заботил факт столь открытого выражения своего неподчинения будущему государю: князь не просто ослушался приказа - он осмелился причинить вред цесаревичу. И если до сего момента удавалось убедить себя в том, что у нее просто никогда не было возможности сблизиться с дядюшкой, чтобы проникнуться к нему родственными чувствами, то теперь пришло четкое осознание - она боится этого человека.
– Почему Вы решили придти ко мне с этим?
– Мне необходима Ваша помощь, Катрин.
– Вы знаете, что можете расчитывать на меня абсолютно в любом вопросе, Ваше Высочество. Моя жизнь всецело принадлежит короне и отечеству.
Намерение отказаться от всего во благо императорской фамилии и России, кажется, родилось значительно раньше, чем была снята крышка бархатной коробочки, где покоился украшенный бриллиантами шифр государыни. Еще в момент, когда отголоски выстрела отражались в груди, а дыхание умерло в столкновении взглядов. Когда губы шептали молитву перед старой иконой, а перед глазами плясали огоньки церковных свечей, она уже знала – ее судьба предопределена.