— Сейчас растает вода, я тебя напою и всё пройдёт. Это священная вода. Она течёт по реке времени. Только замёрзла.
Голос был нежный, надтреснутый и знакомый ещё с плато Укок.
— Это у меня от спирта, — пожаловался Терехов, желая оправдаться. — Я не страдаю похмельем.
— Все страдают, — не согласилась сова. — Если живут, как пьяные, а потом трезвеют.
Он и в бреду помнил, что так говорил когда-то Репьёв и что не нужно поддаваться искушению безумства. Лучше всего бы проснуться, отринуть наваждение, раздеться и растереться снегом — выгнать дурь. Думал так и не мог пошевелиться, ибо от любого движения кружилась голова и начинало мутить.
— Ты лежи, — посоветовала сова, безбоязненно подбрасывая дрова в открытую дверцу. — Сейчас будет целебная вода. Ты напьёшься и уснёшь.
Поленья были тяжеловатыми для её ручек, и она рисковала подпалить себе перья, когда набивала топливом печку. Но как-то всё обошлось.
— Ты нашла портал, — спросил Андрей, — если превратилась в белую сову?
— Это ты нашёл портал, — ответила она, глядя на него круглыми совиными глазами.
— А зрение к тебе возвратилось? Нормальное, человеческое?
Она завинтила дверцу и охлопала свои ручки.
— Пока не знаю... Надо дождаться, когда взойдёт солнце и начнётся полярный день.
Сова поднесла к его губам носик чайника.
— Пей!
Он пил большими глотками и много, а вода в чайнике не кончалась. Причём он не чувствовал ни её вкуса, ни запаха, ни наслаждения — было лишь чувство утоления жажды. С ним он и уснул, вернее, провалился в приятную пустоту и откуда-то знал, что уходит в другую реальность.
Но проснулся Терехов в обычной и привычной реальности — в чуме и без чувства жажды. Набитая дровами печка тихо светилась из нижних продыхов и излучала тепло, а на плите уже шумел и закипал чайник. Андрей огляделся и сел: в чуме никого не было. И вход в него был заделан изнутри, как заделал он его ещё вчера, ввалившись на подгибающихся ногах.
Он поднял глаза к узкой отдушине, потом подхватил за ручку и взвесил чайник — полный, булькающий и живой от кипятка.