Прежде чем начинать допрос, она подпустила судмедэксперта, тоже женщину, которая натянула перчатки и взялась осматривать рану.
— Нужна срочная госпитализация, — заключила она. — Садитесь в машину.
И стала заклеивать рану, сменив окровавленные салфетки.
Ещё бы каких-то десять минут назад он бы повиновался судьбе, но одно только осознание, что вечером Репей возьмёт кобылицу и поскачет в чертоги, рушило всяческую логику.
— Не поеду, — прошептал Терехов.
— Это ещё почему? — изумилась следователь.
Ответ был так же короток, как и безответственен.
— Не хочу.
— Что за капризы? Затронуты жизненно важные органы!
— Ничего не затронуто, — тупо отозвался Андрей. — Не поеду.
— Придётся снимать швы, — пригрозила судмедэксперт и стала потрошить свою сумку. — Без наркоза.
— Не дам.
— Как это?
— Имею право.
Женщины переглянулись.
— Вы же говорить не можете! У вас повреждён голосовой нерв. Это серьёзно, — сказала судмедэксперт без напора, скорее предупреждала и была готова к любому ответу.
— Можно жить молча, — брякнул Терехов неожиданную для себя фразу.
Законники ещё раз переглянулись и только пальцами у висков не повертели: по глазам — так принимали за шизика, к которым, вероятно, привыкли.
— Напишем: от госпитализации отказался, — облегчённо произнесла следователь. — Переквалифицируем в менее тяжкие.
И на целый час началась мука допроса: фраза про жизнь молча, оброненная невзначай, как алмаз, получала сверкающие грани и превращалась в бриллиант. Ко всему прочему, он ещё ни кивать, ни отрицательно мотать головой не мог, поэтому переходил на сурдоязык, изображая что-то на пальцах. Мало того, прокурорша заявила, что съездить на место преступления в любом случае придётся, так что здесь уж Терехову не отвертеться.