Терехов отнял палец, положил жеребёнка на заднее сиденье, но едва взялся за лопату, как услышал тихий детский зов, напоминающий плач ребёнка.
— Терпи, — послал Андрей «мыслеформу». — У меня сгущёнка есть, медведи жрут.
Однако тот понимал разве что материнский сосок.
Ещё час он рыл грязь и таскал камни в надежде вырвать машину и унял страсти, только когда попытался запустить двигатель: стартёр по-прежнему не работал, а прокрутить рукояткой не позволяла жидкая земля, подпирающая передний бампер. Можно было откопать, но Терехов даже пробовать не стал, взял на руки жеребёнка и пошёл в гору, с которой так лихо скатился к обманчивой тени лошади.
На горе он долго приглядывался, прежде чем заметил светлячок прожектора в тёмном степном пространстве. И догадался, почему всё время мигает, надолго пропадая, его яркий свет: птицы всё ещё продолжали трапезу и кружили над обглоданным скелетом барана, застилая крыльями мощное галогенное излучение.
К кунгу он приволокся уже на рассвете, когда под уроненными палками лежали чисто обглоданные кости. Выклевали всё, даже землю с кровью, которая стекала из туши барана. Однако новые стаи птиц, опоздавшие к пиршеству, кружили в лёгком лазоревом небе и оглашали окрестности недовольными криками.
— Кыр пу! — кричали вороны на своём шаманском языке. Орлы и коршуны отмалчивались, храня гордость, но реяли над станом вместе с чайками.
Оставлять под их всевидящими очами жеребёнка было опасно, поэтому Терехов сразу занёс его в кунг и лишь здесь, при ярком свете, определил масть: тёмно-гнедой! По дороге этот конский детёныш напоминал человеческого; он некоторое время искал сосок, хватал руку, недолго сосал и, обессиленный, на минуту засыпал. А просыпаясь от голода, снова искал спасительный, но не питающий палец.
Андрей положил его на кровать, откупорил сгущёнку и сунул к морде банку. Жеребёнок припал, но проглотить густую смесь не мог, больше разливал по постели. Тогда Терехов развёл молоко в литровой банке, натянул на неё резиновую перчатку, брошенную судмедэкспертом, прорезал дырку на большом пальце и стал поддаивать, как сосок.
Произошло чудо: напившись вдоволь, это тонкое, прогонистое существо, ещё отдалённо напоминающее женскую особь коня, вдруг заржало по-лошадиному и уснуло. На сей раз крепко и надолго. Терехов укрыл его спальным мешком и на всякий случай приготовил ещё одну банку корма, если вдруг проснётся и заплачет.
На рассвете лунный серп явился уже с другой стороны небосклона. Видно было, что он заметно потолстел, прибавил и в весе, и в свете, как насосавшийся молока жеребёнок, но солнце, пробившись на востоке сквозь пелену туч, вскоре затмило его яркостью красок, опрокинуло рожками вниз и повергло в сон.
С этой же стороны, словно оббежав всю землю, прискакала и кобылица. Одна, без всадника, с болтающимися стременами и волочащимся поводом. Терехов попытался поймать — не далась, завертелась возле кунга с жалобным зовущим ржанием.
Месяц окончательно потускнел и превратился в обмылок, когда на горизонте показался Репьёв. Он явился с той же, противоположной стороны, совсем не оттуда, где искал его Андрей и откуда принесло фуражку. Жора оказался цел и почти невредим, если не считать лёгкой хромоты, испачканной формы, одного оторванного погона и стёсанной о камни ярко-красной щеки. Сразу стало ясно: встречи с возлюбленной не произошло. Однако Репей ничуть не утратил присутствия духа и, узрев обгаженный птицами обглоданный скелет перед кунгом, ероша короткие волосы, с нарочитым возмущением произнёс:
— Шаляпин! Так нечестно, один сожрал барана. Ну ты жрец, а не великий шаман!
На танцующую возле кунга кобылицу он замахнулся рукой.
— А пошла бы ты! Паскуда!
При этом обнаружился ещё один изъян формы: рукав оказался разорванным от обшлага до плеча и болтался на голой руке, как приспущенный флаг. Ободранный локоть ещё кровоточил. Некогда лучший наездник училища, скорее всего, вылетел из седла, но удачно приземлился, чему специально учили на занятиях.
Кобылица наконец-то заступила повод и спутала себя, Терехов поймал её, погладил морду, потрепал гриву, и она повлекла его к лестнице. Пользуясь случаем, Жора обиженно стащил седло с серой и повесил на прицепное устройство кунга.
— Погоди... А где мой автомобиль? — спросил изумлённо, увидев пустое место. — Где мой старый капрал?
Даже если бы Андрей имел голос, охоты рассказывать, что ему грезилось ночью, не было.
— Засадил, — прошептал он на ухо.
— Засадил? — переспросил Жора и стал упражняться в солдатском юморе: — Кому засадил? Куда засадил?
Сам понял, что ни к месту, достал из кармана баранку, сдул соринки и отправил в рот.
— Ты куда ездил? Тут же кругом болота! Чуть с дороги — и звездец... Далеко хоть засадил?