— Как же ты обо всем этом узнал? — спросила она по прошествии нескольких минут, немного успокоившись.
Я тяжело вздохнул.
— Узнал и все. Разве это так важно?.. Кто он?
— Мужчина из соседнего подъезда…
— Это тот Валерий, который поменял тебе замки на двери?
— Да, — еле слышно прошептала Лариса.
Я умолк, понимая, что больше говорить не о чем. Погладил Ларисины колени и сел на прежнее место. Она впервые за вечер прямо взглянула мне в глаза:
— Не молчи! Ради Бога, Ваня, не молчи! Что же мне делать?
Я развел руками.
— Решай сама. Скажу лишь, что мне очень жалко с тобой расставаться. Но я не вправе тебя удерживать. Я не могу тебе дать того счастья, которое может дать он, этот Валерий. Советую как друг: выходи за него замуж.
Почувствовав, что глаза мои увлажняются, я склонился над столом и начал разминать сигарету.
— Ты плачешь, Ваня…
— Нет.
Лариса подошла и нежно, но осторожно и неуверенно — не так, как прежде, — погладила меня по голове.
— Как же мне быть? Как, а, Ванечка? — вопрос прозвучал таким трагическим тоном, что я невольно поднял на нее глаза. Она рыдала без слез, до черноты закусив губы.
Я закурил. Подымив минуту, смял окурок в пепельнице и обнял Ларису за стан.
— Он разведенный?
— Уже два года, как развелся с женой.
— Жаль! — молвил я напряженно и с досадой. — Лучше бы этот Валерий был вдовцом.
— Почему, Ваня?
— Хороших мужей жены не бросают.
— Он сам ее бросил. Она гуляла, постоянно изменяла…
— Ну да, и гуляла, и пила. А он управлялся по дому, растил детей, вкалывал, как проклятый. Ночей не досыпал. Знаем мы эти байки!
— Нет, она действительно ему изменяла! — с пафосом возразила Лариса. — Я ее знаю.
— Ну, если это так, — я старался не смотреть ей в глаза, — то, думаю, тебе нужно попытаться построить с ним жизнь. Может, у вас все прекрасно получится…
— Я Валерия раньше как-то мало замечала, — она задумчиво теребила пряди моих волос. — Конечно, знала, что Валерий живет в нашем доме, и видела, что человек он положительный, но особого внимания не обращала. А тут… Пришел и сделал предложение.
— Ну, я полагаю, у вас состоялся не только разговор, — промолвил я равнодушным тоном. — Оно и понятно. Вы ведь не мальчик и девочка…
Лариса дернулась, будто ее ударили по лицу, и вмиг отпрянула от меня. Но не проронила ни слова. Молча опустилась на стул и, повесив голову, скорбно застыла.
Я подошел, поцеловал ее в мокрый лоб и поплелся в прихожую одеваться. Натянув пальто и обув туфли, заглянул на кухню. Лариса сидела в той же позе и безутешно плакала. Плечи ее вздрагивали, по лицу, искаженному страданиями, струями текли крупные капли. Я повернулся и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
На лестничной клетке остановился и повернулся, чтобы в последний раз взглянуть на пестревшую медными шляпками гвоздиков темно-вишневую дерматиновую обивку и сиреневую кнопку звонка. Я знал, что больше уже никогда не переступлю порог этой квартиры, ставшей для меня за последние два года почти родной.
Я вышел на улицу. Холодный воздух, как неожиданная печаль, ударил меня в грудь и пронзил ее насквозь. Корчась от боли, я поднял голову: в окнах квартиры женщины, которую я только что навсегда потерял, ярко горел свет. «Прощай, милая! — прошептал я с горечью. — Пусть в твоей душе, как в этих окнах, будет светло!»
Не знаю, какого рожна повела меня тоска на железнодорожный вокзал. Наверное, просто в таком состоянии я не мог пойти домой.
Я долго бродил по перрону, сидел в зале ожидания, отирался у касс. В конце концов, ноги вынесли меня на опустевшую привокзальную площадь. Подойдя к длинному ряду киосков, я остановился, чтобы прикурить сигарету. В голове не было никаких мыслей, в душе — никаких желаний. Я стоял и курил. И вдруг увидел бомжа. Неопределенного возраста, заросший и грязный, он переминался с ноги на ногу в паре метров от меня и трясся от холода. Кроме рваного свитера и изношенных брюк, на нем ничего не было.
— Иди, погрейся в здании вокзала, — посоветовал я ему, протягивая сигарету. — Иначе замерзнешь.
Он приблизился, осторожно взял ее одеревеневшими пальцами и с трудом донес до рта.