- Йохан, за мной!
Скатившись по наледи, мы огибаем скалу. По-правде, я уверен, что мы попали в засаду, и Макса уже нет в живых. На ходу перехватываю винтовку поудобнее. Звезды и снег дают минимальную видимость, но сканер, подумав, с опозданием переключается в режим ночного видения.
Я ошибся. В человеке, рванувшемся нам навстречу, мы с облегчением узнаем нашего товарища. Макс смешно поскальзывается на тропе, взмахнув руками, падает на колени. Я подхватываю его под локоть, чуя, как зверь, свежую кровь.
Йохан вырывается вперед, оглядывается, отыскивая невидимого врага.
- Дьявол! - рычу я, ощупываю Макса: руки, ноги, голову - все цело, но перчатки у меня промокли кровью.
- Вставай!
Веселков пытается подняться, но скользит, движения заторможенные, словно парень в стельку пьян.
- Йохан, гляди в оба.
Тащу Макса в лагерь, Хольд прикрывает, весь напряженный, как струна. Локхи так и не вернулся, а мне было бы спокойнее, если б монстр был с нами.
- Макс! Макс, смотри на меня! - тормошу его, включаю фонарик и зажимаю в зубах. - Што шлушилошь?
Макса трясет так, что кажется вместе с ним дрожит вся скала. Куртка на нем расстегнута, одежда порвана и вся грудь и шея сплошная рана, будто живьем содрали кожу.
- Да не понял я, - отвечает Макс, так страшно клацая зубами, что, кажется, вот-вот откусит себе язык, - кто-то прыгнул на меня сверху… я думал, Дружок… а он, оно… не помню. А тут вы…
Беспокойно шарит руками по груди, животу, где кровь сочится ручейками.
- Что там?
Рву пакеты медпомощи с лихорадочной быстротой. Рану заливаю гемостатиком и бинтую так крепко, что Макс делает большие глаза и сигнализирует, что не может вздохнуть. Чуточку ослабляю и вкатываю ампулу анальгетика. У парня до смерти испуганные глаза.
- Все хорошо! Смотри на меня, Макс! Все будет нормально, понял?
Он трясет головой. Но ужас не уходит. Я замечаю, что лицо у меня перекошено в оскал. Спина мокрая от ледяного пота, по лбу скатываются на глаза холодные капли.
Жуткая догадка, что мучила меня с того момента, как я увидел Макса, превратилась прямо-таки в уверенность. Дан, говорю я себе, у тебя уникальная способность влипать в самое дерьмо.
Укутываю нашего товарища во все три одеяла. Йохан наконец опускает винтовку, устраивается рядом со мной. Изо рта выдуваются белые облачка теплого пара, от всех треволнений холод отступил. Я осмеливаюсь закурить, чтоб успокоиться, унять дрожь в руках.
Шорох гравия по тропе, мы снова вскакиваем и тут же опускаемся на место. Локхи вернулся. Длинный, мокрый язык хлещет по морде, облизывает нос. От него несет кровью, и он весь ею вымазан. Я устало откидываюсь, спиной прижимаясь к холодной скале. Хоть одной проблемой стало меньше - Дружок сам обеспечил себя пропитанием. Вот только думать о том, ЧТО стало его обедом, мне не хочется.
- Дан, что это быть? - шепотом, оглядываясь на задремавшего Макса, спрашивает Йохан.
Мне совсем не хочется сейчас обсуждать свои догадки.
- Ложись спать, до утра осталось четыре часа.
- Нет, ты ложись… я не уснуть, - качает головой Хольд.
Но и я не усну сегодня. Уснешь тут, пожалуй, в этих синих равнодушных горах, где смерть, кажется, оживает старухой из дурных сказок.
Дым сигареты отгоняет холод и страх, озноб постепенно сходит на нет, и я примиряюсь с отсутствием одеяла. В конце концов, Максу оно нужнее.
- Ты неправилен… неправеден… не прав, Дан, - Йохан пытается подобрать слова на имперском, - ты знать что-то, но молчать. Ведь мы друзья?
- Друзья, конечно. Мороз крепчает…
Отвинчиваю пробку фляжки, делаю глоток и передаю.
- Будешь?