— Унизить твой успех в моем лечении?
Я задавала вопрос буднично, без всякого желания получить ответ. Я просто чувствовала себя обязанной продолжать беседу, или же пыталась звуком собственного голоса убедить себя в том, что всё ещё жива и способна соображать.
— Нет, — голос Лорана был глух и спокоен. — Он желал реабилитировать себя в собственных глазах. Однажды он проделал это со мной, только неудачно. Он убил меня по-настоящему. В тебе он сумел убить лишь душу.
— Как это?
Задав вопрос, я вдруг поняла, что сижу, упираясь затылком в спинку дивана, но не смогла вспомнить, как поменяла положение тела и сделала ли это сама. В гостиной горели все три лампы, и Лоран казался бледнее обычного. И верно, глаза слезились от витавшего вокруг облака пудры.
— Очень просто. Наша душа — это наши живые привязанности. Все твои мысли сосредоточились на Клифе и поработили тебя. Отец убил в тебе тягу к Клифу. Во мне же он не сумел убить только желание принадлежать моему другу, он убил меня всего. Сердце моё отказалось биться, и ему пришлось реанимировать меня в вечность. По правде, он никогда не думал меня обращать, но не готов был потерять так рано.
— Получается, он мог убить меня? — спросила я абсолютно спокойно, будто говорила не то что о постороннем человеке, а о прихлопнутом назойливом комаре.
— Мог.
Лоран поднялся из кресла и направился к кухонному столу, где продолжала стоять откупоренная бутылка вина.
— Пей.
Он вернулся слишком быстро, или небытие не желало выпускать меня обратно в жизнь. Я вцепилась руками в бокал, радуясь возвращающимся прежним ощущениям — пальцы чувствовали холод стекла, а губы терпкость вина. Лоран уселся на пол, чтобы наши глаза оказались на одном уровне, и я поняла, что никогда больше не будет такого сладостного момента близости, и спросила:
— Граф говорил про женщину, про дневник.
По лицу Лорана скользнула улыбка.
— Он не сумел убить в тебе любопытство.
— Напротив он заставил меня думать о дневнике, будто в нём сокрыт какой-то важный для меня ответ.
Лоран вновь улыбнулся, но не шевельнул и пальцем.
— Это мой дневник. Эта женщина — я.
— Я знаю, что ты не женщина. Зачем ты врёшь мне? Ответь, молю тебя. Позволь мне вновь ощутить почву под ногами.
— Я не вру тебе. Совсем не вру. Он постоянно видел во мне мою мать, и оттого, думается, развил во мне, сам того не сознавая, женские потребности. И, получилось, что я, как греческий Аполлон, мечтал стать женщиной, оттого убивал исключительно представительниц прекрасного пола. Сначала я убивал их в мечтах. Страницы этого дневника исписаны сценами убийств. Ты читала подобное у Газданова. Бессознательное желание увидеть у своих ног мёртвое тело живёт в каждом из нас, и лишь страх наказания удерживает многих от воплощения фантазий в жизнь. Ведь так? Я напугал тебя тогда у рояля, потому что был уверен, что страх получения от меня наказания станет сильнее страха перед панической атакой и поможет тебе удержаться от близости с Клифом до того момента, пока я не очищу твою душу полностью. Но твоё тёмное желание оказалось сильнее страха наказания. Моё же желание воплотилось в жизнь, как только я обрёл силу вампира. Исчезло сдерживающее начало — что бы я ни сделал, мне не грозило от людей никакого наказания. Я убивал проституток изощренно, мучая до последней секунды их никчёмной жизни. Я воплощал свои фантазии в жизнь страницу за страницей, пока отец не отобрал дневник. И вот тогда случилось страшное. Убивая мою душу, отец убил все мои желания, и я жил лишь воспоминаниями, которые сосредоточились в записях этого дневника. Теперь передо мной разверзлась пустота, и я желал, чтобы она быстрее поглотила меня, потому что не видел никакого смысла в нынешнем состоянии. Я никогда не чувствовал жажды крови, его перекрывала жажда убийства. Я иссыхал на глазах. Отец насильно вливал в меня кровь, я давился каждой каплей, пока мой организм не начал вовсе отторгать её. Я умирал во второй раз. Отец пошёл на риск, смешав женскую кровь с абсентом. Будучи человеком, после обильных возлияний, я и записывал свои фантазии в дневник. И вот я вновь был на волоске от смерти, и отцу оставалось лишь молча наблюдать за тем, как моё мёртвое тело сопротивляется окончательной смерти. Мнимая смерть в конце концов победила смерть настоящую, и кризис миновал, я выжил. Только белизну кожи не вернул, теперь мой родной цвет — зелёный. Пудра забивает поры и даёт на время эффект бледности, но если я забуду обновить её, моя зелень беспощадно проступит наружу. Да, и теперь организм не позволяет мне убивать женщин.
— А как ты нашёл новый смысл существования? Ты ищешь замену своему другу?
— Нет, мой друг, моя единственная любовь, умер. Умер давно, и я даже не был на его похоронах. Искать замену мёртвому глупо. Ему нет замены. Но он оставил во мне свою страсть к нарядам. Он обожал карнавальные костюмы.