Наверное, в тот момент я думала ещё о чём-то, но вряд ли мою голову тогда посетила хоть одна мысль о бегстве, и не потому, что оно было обречено на провал, а потому что мне не хотелось никуда бежать. Я устала бороться, зная, что всё предрешено. Попытки противостоять воле вампира походили на капризы повзрослевшего ребёнка, который уже понимает их бесполезность, но скандалит по инерции.
— Не надо, прошу вас…
Я ни о чём не просила, потому что понимала, что графу вовсе не нужен аттракцион для того, чтобы я упала к нему в объятья, я просто не могла больше молчать. Я едва стояла на ногах, зависнув подле графа как в магнитном поле, не отдаляясь и не приближаясь к нему ни на дюйм. Нотки мольбы походили на мышиный писк, и мышь замолчала и ухватилась за горячее запястье, словно могла оттащить вампира от турникета. Это была странная ненужная никому игра — низкая и жестокая, сдобренная долгожданной улыбкой победителя.
— Я хочу пойти на этот аттракцион по той самой причине, по которой ты не хочешь туда идти, — усмехнулся Антуан дю Сенг.
К чему были сказаны эти слова? Я уже полностью поверила в правоту суждений Клифа, пусть он и не сказал напрямик, что граф вычеркнул его из моей души, чтобы заполнить её собой. Низко отбирать игрушку у ребёнка, которым мне сейчас виделся Клиф, но ещё подлее мучить жертву. Так чем же вы отличаетесь от своего сына, каким он был тогда, когда воплощал в жизнь зверские фантазии? Останься в вас хоть на грамм жалости, вы бы прекратили весь этот фарс прямо сейчас, если и не убив, то хотя бы лишив возможности здраво оценивать происходящее. Но вы садист, и моей агонии длиться до среды. Вы будете пассировать меня в масле страха долго, чтобы моя кровь могла удовлетворить ваш изысканный вкус.
Из-за болезненного ощущения на лице я поняла, что счастливо улыбаюсь. Или граф вновь управлял моим телом, медленно превращая в мазохиста. Я залезла в машинку будто на электрический стул, и граф с улыбкой опустил раму. В последней попытке самосохранения я вжалась в железный бортик, прекрасно понимая, что на первом же круге центробежная сила швырнёт меня в объятья вампира, чтобы я ощутила теплоту всего его тела.
Бешено вращающаяся по кругу карусель не давала возможности отстраниться хотя бы на дюйм. Мне хотелось заплакать, но, похоже, я выплакала все свои слёзы в машине и теперь безмолвно принимала в тело сжигающий дотла огонь. Голова безвольно откинулась на плечо мучителя, и я с ужасом осознала, что не хочу, чтобы бег по кругу заканчивался, и даже разрыдалась, когда скрежет полозьев сообщил о конце одурманивающего танца. Откинувшая вверх рама выпустила меня из плена машинки, но из вампирского плена выхода уже не было.
Голова кружилась, ноги вело в сторону, но заботливая тёплая рука поддерживала меня за талию, задирая кофту и щекоча живот острыми ногтями. Взгляд туманился, и веки закрывались, вырывая из подожжённого тела стон, сдержать который я не могла. Из последних сил я выбросила руку вперёд, чтобы схватиться за тонкий канат заграждения, натянутый между колышками. Тот полоснул по ладони острыми ворсинками, и лёгкая физическая боль оказалась ушатом холодной воды для моего закипевшего сознания. Значит, граф намеренно не подчиняет меня своей воле полностью. Как долго он желает, чтобы я сопротивлялась ему, и возможно ли прекратить эту игру назло вампиру? Теперь я хочу покорно вязнуть в трясине, даже не раскрывая рта. Хватит!
Мне необходима была передышка, чтобы понять, как перестать быть на людях влюблённым подростком. Как упросить графа сжалиться надо мной? Здание кинотеатра выросло будто из-под земли, и я рванула туда, оставив вампира на небольшом, но всё же расстоянии. Я заметила сломанное кресло, перетянутое лентой, и поспешила занять единственное место у прохода. Теперь у графа не было возможности дотянуться до меня. Я пристегнулась ремнём и облегчённо выдохнула, ловя последние минуты свободы, а возможно и жизни. Краем глаза я видела, что граф спокойно откинулся на спинку кресла и нацепил на нос трёхмерные очки, будто мы вообще не были с ним знакомы. Я уставилась на уже оживший экран, приготовившись к путешествию на Южный Полюс, и вдруг полностью забыла, кто я и подле кого нахожусь.
Я уже видела этот фильм прежде, но тогда трёхмерные фигуры пингвинов вызывали лишь непроизвольную улыбку, возвращавшую на миг в безмятежное детство, когда поездка с горки была целым событием. Однако в этот раз каждая новая встряска кресла, каждая меняющаяся на экране картинка безжалостно рвала связь с реальностью, и я полностью перевоплотилась в пингвина, радостно скользящего вниз по снежному склону прямо в воды Южного Океана. И вот моё сердце замерло на самом высоком взлёте кресла и вновь упало вниз, когда на меня двинулась страшная зубастая морда. Пальцы непроизвольно вцепились в подлокотник, когда пингвин стал пытаться найти спасение в глубине вод. Напрасно — смертельная пасть уже близко, и я из последних сил, уже без какой-либо надежды, перебирала в воде лапками. Вот она — снежная глыба, она совсем рядом — последний рывок, и ты спасён. Только друзья-пингвины смеются. Не может быть, не могло все это привидится… Ведь вот же, этот зубастый кожаный мешок — он здесь, в снегу, прямо рядом с нами и все ещё готов сожрать меня. Но я больше не бегу, а напротив делаю шаг вперёд, навстречу опасности — и я улыбаюсь чудовищу. Я не боюсь смерти, которую несут его клыки, я не боюсь его. И он отступает, огрызается, но уже не нападает, хотя и знает, что сила на его стороне, и я ничего не смогу сделать, чтобы защитить себя — только улыбаться в ответ. Улыбайся, смейся, и он уйдёт, потому что бесстрашная жертва невкусна, пресна без соуса, замешенного на слезах и страхе. Страхе неизбежного конца. И вот оно на экране — самое страшное слово — «конец».