Плотное кольцо вокруг Габриэля поредело. Все разбрелись по парковке, продолжая издавать душераздирающие вопли. В общем гаме не слышалось мужского баса — наверное, мужчины молчали. Дети плакали. Совсем малышей матери усадили на колени, но вместо того, чтобы успокоить, продолжили орать прямо над их бедными головами. Я была рада предупреждению Моники, иначе бы, как в кино, бросилась прочь, подумав, что все обезумили. Хотя, куда бежать — единственный выход из парка — стоянка. Вниз к ручью ведут две длинные лестницы, и парк как бы находится в продолговатом каноэ.
Ноги уже начали ныть, но я боялась сменить позу. Поддавшись общему настрою, я сама невольно всхлипывала в голос. Или нос вновь наполнился океанской водой, от которой невозможно было избавиться. Вдруг все смолкли, будто выключили звук. Я вновь увидела Габриэля. Одинокий он стоял в стороне от костра. С поднятой рукой. И говорил громко, но ровно.
— Когда пришло время умереть…
Я вздрогнула. Моника подошла так незаметно, что её голос полился будто из ниоткуда.
— Когда пришло время умереть, — продолжила она монотонно, будто и не заметила моего испуга, — я нашёл место, где умереть. Велико же было моё удивление, когда всё пошло не так, как я думал. Всё шло не так. Милый дом, мне было грустно тебя покидать. И я пытался избегнуть смерти, посылая мой дух в далёкие края на север, юг, восток и запад. Но ничего не нашёл. Спасения от смерти нет.
Моника замолчала и, подтянув колени к груди, поёжилась. Ночь выдалась достаточно прохладной, и руки девушки покрылись мурашками.
— Что это? — спросила я, когда она оторвала взгляд от фигуры деда и взглянула на меня.
— Песня духа! А зачем и почему, не спрашивай. Дед говорит её, потому что так принято. Возможно её смысл немного другой. Я не знаю их языка. Даже между собой они говорят по-испански, только старомодно. Но так дед пересказал мне эту песню в детстве. Они прощаются со всеми умершими за год. Траур завершён. Можно веселиться. Он это как раз сейчас, должно быть, и говорит. Теперь дети будут играть, а мы готовить еду.
— А…
— Мужчины пойдут в баню, — опередила вопрос Моника, — поэтому нам надо убраться от ручья раньше, чем они начнут в него прыгать.
— Там же мелко!
— Ничего не поделаешь. Традиция! — расхохоталась Моника.
— Но мёртвые не потеют.
— Да как сказать, — вновь тихо рассмеялась Моника. — Белые становятся краснокожими. Хотя белые у нас редкие гости. Да, впрочем, они там больше для разговоров собираются, — сказала и махнула рукой.
— А мне что делать?
— Пока сиди здесь. Каталина не давала иных распоряжений.
Поправив на малыше одеяло, я проводила взглядом Монику и принялась разглядывать костёр. Мужчины собрались в одном конце площадки и держали на спине откуда-то взявшиеся палки — явно для разведения огня. И через мгновение начали спускаться по дальней лестнице, раскачиваясь в такт напеваемой односложной песенке. Старые женщины остались с детьми. Малыши заливались смехом, собравшись в кружок, и явно во что-то играли. Старшие где-то раздобыли палки и принялись метать их в небольшое кольцо, которое катали друг от друга вдоль парковки. Чья-то палка даже умудрялась пролететь кольцо насквозь, другие летали мимо или же падали на землю, поддев кольцо. Кто-то заплакал, получив палкой по ногам — все бегали, крутились, стараясь поймать кольцо, позабыв о всякой безопасности. Старухи не жалели побитых, будто вовсе и не замечали детских слёз. Женщины помоложе прошли мимо меня к ручью. В толпе у костра я не заметила традиционной одежды. Однако сейчас почти все мёртвые обнажились по пояс, а от талии до колен у них спускалась свитая из тростника юбка. Живые почти все оставались в одежде, и Каталина тоже не сняла рубище.
— Пойдём с нами.
Она осторожно приподняла ребёнка, и я с трудом встала. Из-за затёкших ног ступеньки показались нескончаемые. Наконец мы остановились подле расстеленных на земле тростниковых циновок, на которых сопели другие малыши. Я огляделась в поисках Моники. Она подкрутила джинсы и стояла подле воды, что-то вытаскивая на берег. Неужели рыбу! Но нет, это были какие-то кирпичи.
— Возьми корзинку.
Я машинально приняла из рук Каталины плоскую круглую корзину, в которой лежали три толстые тёмные кисти. Я помнила, что их делали из волокон какой-то луковицы, из-за чего они напоминают помазки для бритья.
— Ступай к Монике. Она объяснит, что делать.
Я осторожно раздвинула ветки и стала спускаться по камням на полусогнутых ногах к Монике, которая уже разложила вдоль воды тёмные кирпичики.
— Клади один на колени и смахивай песок, — бросила Моника, лишь мельком взглянув на меня.