Даже в первую их с Аней ночь, как ни был утомлён, он не смог глаз сомкнуть – лежал и смотрел на Свою Женщину. Она спала тихо, измученная испытаниями последних дней и впервые пережитой близостью с мужчиной. А он любовался. Что за особенной красотой её наделило Мироздание: красотой чистой и цельной души, верности, ума, преданности! Даже если она не была вписана в Формулу Создателя, Штольмана это нисколько не волновало. Она была вписана в формулу его жизни. И без этой константы его личная формула не имела уже ни логики, ни смысла.
Анна Викторовна обладала особой чувствительностью ко всему происходящему. В последние года два эта чувствительность часто оттачивалась на нём. А потому ему давалось всё труднее действовать в одиночку, оберегая Анну от опасностей, связанных с его делами. Сегодня, например, не появись он вовремя, она полетела бы разыскивать его, взбудораженная сном, снова оказавшимся вещим. Он уже перестал удивляться, приняв для себя, как данность, что с его Анной может быть то, чего вообще быть не может. Как говорил городовой Синельников: «Анна Викторовна – она такая!» Синельников был неисправимый растяпа, но за одно это утверждение Штольман ему многое прощал.
Анна Викторовна – она такая! Поэтому для её же блага надо держать её в курсе событий, хотя бы в ограниченной мере, чтобы она осознавала меру своей ответственности и не мешала ему. А по возможности помогала.
Беда в том, что сейчас он не мог, не имел права держать её в курсе. И скрывать что-то тоже права не имел. А еще он не имел права на проигрыш – в той игре, в которой никогда не был особенно силён, и прекрасно знал об этом. В таких условиях ему ещё никогда не приходилось начинать игру – словно колода, в которой вообще нет козырей. Зато есть пара джокеров, вот только как они сыграют?
Убедившись, что Анна спит глубоко и спокойно, он выбрался из постели. Ушёл в гостиную, притворив двери спальни, и принялся сосредоточенно собираться, готовясь к тому, что ему предстоит. Экипировку на особый случай он заказал ещё в Москве, где они остановились на некоторое время, планируя поездку на восток. Он обязан был предусмотреть всё: покушение, арест, побег. Довольно того, что в Затонске оказался почти беспомощен. Здесь, на Тибете, эта экипировка не была ему нужна, поэтому большей частью спокойно путешествовала в багаже. Теперь же она вновь могла стать необходимой.
Сапоги были снабжены потайными карманами внутри голенища. По этим карманам Штольман рассовал свои отмычки, метательные ножи с широким лезвием, пару тонких напильников. Натянул сапоги, убедившись, что всё спрятанное ему нисколько не мешает и при этом может быть извлечено без особых усилий. Выпустил брюки поверх голенищ. Удостоверился, что металлические предметы не прощупываются сквозь плотную кожу голенища и ткань штанов. Отлично!
Обвёл взглядом комнату. Всё было в соответствии с железно установленным правилом: на своих местах, готовое к тому, чтобы в любой момент можно было сняться с места. Штольман вообще был аккуратистом и обходился минимумом скарба, его жизнь проходила большей частью в рабочем кабинете, где было всё необходимое. Остальное либо не имело значения и могло быть без сожаления брошено, либо пребывало в таком состоянии, что он мог собраться в путь за полчаса.
С Аней в этом смысле всё обстояло совсем иначе: она была домашней девочкой, никогда не выезжавшей из дома дальше соседнего уезда, у неё и быть не могло такой привычки, воспитанной годами и опытом. Её мир отличала неизменность, и поначалу она пыталась вить семейное гнездо в любом случайном пристанище. Аня за считанные минуты в любом месте, даже на его потайной квартире, могла отыскать чайник и пару чашек, соорудить ужин, постлать постель. Откуда этому умению было взяться у барышни, выросшей в тепле и уюте, созданном руками неизменной Прасковьи? Яков Платонович удивлялся этому, потом вдруг с головой оказывался погружённым в немудрёный комфорт, а потом занудно доказывал своей молодой жене, что они пока ещё не дома, и что им в любой момент надо быть готовыми к отъезду. Отдать ей должное, Анна Викторовна не обижалась на него за это, она просто выработала какие-то компромиссные условия между его образом жизни холостого кочевника и своим пониманием пространства для семейной пары. Так или иначе, к ночи все вещи были неизменно убраны, одежда сложена. И чайные чашки стояли на столе, разумеется. Наверное, если бы он заявил, что ему нравится тибетский чай, Аня и его научилась бы для него готовить.
Яков еще полюбовался спящей женой, стоя в дверях спальни, и пообещал себе, что непременно найдёт место, где она сможет, наконец, свить это гнездо. Она слишком многое отдала ему, чтобы он мог отказать ей в такой малости. К тому же, кажется, эта малость могла понравиться и ему самому.