- О, это сколько угодно! Хотите, я стану индийским факиром, заклинателем кобр? - Миронов надул грудь, всем своим видом показывая, что такому великому артисту, как он, по силам любая маскировка.
Аня прыснула и уткнулась в плечо мужа. Это на время примирило его с перспективами, которые только что нарисовало воображение. На его взгляд, лучше всего Петру Иванычу давалось заклинание бутылок. Впрочем, после сегодняшнего не стоило недооценивать родственника. Не так прост дядюшка, как кажется.
Анна Викторовна успокаивающе погладила рукав мужа, а потом вдруг подняла голову, выражение на лице было очень серьёзное.
- Скажите, мистер Сигерсон, у вас кто-то остался дома?
Штольман мог поклясться, что знает, о чём именно она вспомнила в этот момент.
Британец ответил несколько сухо:
- Я не женат, если вы это имели в виду.
Его переменившийся тон Анну не смутил, она продолжала волноваться:
- И вас совсем никто не ждет?
Ну, вот! Опять эта её манера бесцеремонно врываться в личное пространство человека в порыве искренней заботы о нём.
- Анна Викторовна!
Строгий тон мужа её не остановил.
- Погодите вы, Яков Платоныч! Это же очень важно – сами знаете! Обязательно надо, чтобы было, к кому возвращаться.
Британец посмотрел на неё очень пристально и вдруг ответил серьёзно, не скрывая чувство, просочившееся в эти слова.
- Меня ждёт мой лучший друг. В этом я уверен.
- Как хорошо! – вырвалось у Анны.
Даже суровый англичанин не смог сдержать улыбки.
Разговоры закончились, когда уже минула полночь.
Карим укутался в свой чапан и блаженно сопел, положив под голову шапку. Юноше хорошо спалось при любых обстоятельствах. Петр Иваныч без особых затей расположился на каменном полу, но и здесь проявил смекалку: сбегал в темноту и принёс одеяло, принадлежавшее покойному охраннику. В одеяло закутали Анну, она давно спала, положив мужу голову на колени. Яков бодрствовал, нервное напряжение его ещё не отпустило. Он непроизвольно теребил кончик Аниной косы, потом ловил себя на этом, останавливался, но стоило ему задумываться, как в его пальцах вновь оказывался тяжёлый волнистый шёлк её волос.
Англичанин устроился возле входа и снова курил. Кажется, запах табака будет преследовать Штольмана ещё многие недели.
- Мистер Штольман, позвольте вам дать один совет, - внезапно тихо произнёс Сигерсон.
Яков молча кивнул. Британец продолжил тихо и серьёзно:
- Вы хороший сыщик, мистер Штольман. Но вы полицейский. И всегда были полицейским.
Яков Платонович внутренне ощетинился. Он терпеть не мог, когда кто-то уничижительно отзывался о полиции.
- И что в этом плохого, позвольте спросить?
- Ничего, если бы вы были полицейским по-прежнему, - не замечая его раздражения, продолжил Сигерсон. – Я наблюдал за вами всё это время. Вы ведёте себя так, словно за вашей спиной всегда стоит констебль. Как это по-вашему? Городовой. Вы понимаете меня, сэр? Всегда вы были законом, олицетворяли его. И вас боялись тронуть, потому что полицейский – это закон. Теперь это не так. А вы к этому не привыкли.
Штольман хотел возразить, даже рот открыл, а потом застыл, поразившись очевидности этой истины.
- Вы понимаете? Вам до сих пор не приходит в голову заботиться о собственной безопасности. А вы к тому же отчаянный, - последнее слово он снова произнёс по-русски.
- И что мне с этим делать? – едва слышно спросил Штольман, чтобы не разбудить жену, спавшую у него на коленях. Прозвучало неожиданно горько.
- Учиться жить иначе.
Взгляд англичанина был острым, проницательным. Пожалуй, он понял о Якове много чего такого, о чём он сам предпочитал не думать вообще.
- Теперь вы не полицейский, вы частный сыщик. Или скоро будете им – не важно. Уже сейчас вы ведёте себя, как странствующий рыцарь – защитник слабых и обиженных. Это ваша суть, от этого вам не уйти. Просто привыкните к мысли, что вас больше не защищает закон. Отныне вы – не закон, вы – справедливость. Это намного сложнее. Понимаете?
Штольман задумался, осмысляя.
- И в чём сложность?