*
И всё же Северин сам рассказал мне, что случилось. Он стремился поведать об этом, он кричал правду – каждой чёрточкой, каждой раной, - а я не видел. Я был слеп, как большинство живущих, которых волнуют только речи живых. Позднее, за все годы, что я судил, редко случалось, чтобы всё объяснило тело. Всегда чего-то недостаёт. В тот раз перед глазами была каждая мелочь. Но я не спешил смотреть. Правду сказать, я смотрел совсем в другую сторону.
Это трудно было – выполнить оба приказа центуриона разом. Мне не хотелось, чтобы она возилась с останками брата. Но Лукреция развеяла мои сомнения:
- Я – римлянка! Плакать мы будем после, когда отомстим.
Валент на прощание клятвенно обещал ей отыскать убийцу. И она молча обняла его. Солнце в глазах любимой погасло, но знатные римлянки встречают горе без слёз. И всё же, когда мы спустились в ледник, где поместили тело, перед запертой дверью она вдруг повернулась ко мне, сотрясаемая дрожью:
- Обними меня, Марк! Пожалуйста! Не думай ничего, просто обними!
И я долго стоял, прижимая её к себе и почти задыхаясь. Но всё было иначе, чем минувшим днём. Если это и страсть, то я не знал ей названия.
А потом мы вошли в подвал и зажгли побольше светильников. На этом храбрость Лукреции иссякла. Она закусила губу и опустилась на корточки у стены. Я хотел приласкать её, потом подумал, что милосерднее будет скорее покончить с делом, ради которого мы пришли.
Только тогда я впервые решился по-настоящему на него посмотреть. Кажется, прежде я избегал этого, исподволь чувствуя, НАСКОЛЬКО ВСЁ НЕПРАВИЛЬНО! Конечно, у него ведь не было головы… это лицо… я видел его в последний раз таким… потерянным. Он ничего не успел понять. А теперь никто не видит его лица. Друиды отсекли ему голову…
Хорошо, что это сделали после смерти: раны на шее совсем не кровили. Вчера Мелиор громко объяснял, как жрецы убили его, нанеся удар вдоль хребта. Он говорил: они всегда убивают жертву таким ударом…
Почему? Почему мне кажется, что всё неправильно?
Я поспешно перевернул тело на живот и услышал, как охнула за спиной Лукреция. Вот теперь он лежал так, как мы его нашли. И я снова видел то, что видел тогда. Как же я вчера не понял, я же не мальчишка, который никогда не встречался со смертью!..
Стараясь не напугать её, медленно повернулся:
- Лукреция, пожалуйста, приведи Грациана.
Не надо ей наблюдать всё, что я буду делать. А Грациан, ныне командующий гарнизоном, всегда казался мне человеком с головой. Он сумеет понять.
Пока её не было, я снова перевернул тело и раскрыл на нём одежду. И всё окончательно прояснилось. Потом я сел на пол - туда, где прежде сидела она, и стал ждать. Ждать пришлось долго, но я вдруг странно успокоился. Томительное бессилие, терзавшее меня с тех пор, как беда случилась, внезапно ушло. Я не знал ещё тогда, что так будет всякий раз: спокойствие явится, когда задача будет решена. Это плата мне за всё, что последует дальше.
Грациан пришёл. Должно быть, ему хотелось видеть меня не больше, чем смотреть на обезглавленное тело ребёнка. Но моего соперника всегда отличало чувство долга, даже Лукреция над этим трунила.
- Что ты хотел сказать?
А я мучился вопросом, как спровадить отсюда девушку. К счастью, Велона увязалась за ней, и теперь оглашала подвал жалобным воем. Лукреция поспешила взять её за ошейник и вывести вон. Теперь я мог говорить.
- Его убили не друиды.
- Что ты сказал?
Думаю, в этот миг он тоже готов был убить меня, и не только за то, что меня предпочла Лукреция.
- Взгляни сам!
Я снова перевернул тело на живот. Странно, что я делал это совершенно спокойно. Останки перестали быть для меня мальчиком, которого я знал. Они были теперь лишь слагаемыми задачи.
- Тебе случалось наносить такую рану?
Грациан молча кивнул, не отрывая от меня своих круглых глаз.
- Слишком мало крови. Когда бьют сюда, клинок рассекает вены, идущие к сердцу, и кровь льётся неудержимым потоком.
- Это так.
- И где она? На тунике только узкое пятно.
Он снова напряженно кивнул.
- Теперь ещё. Ты знал мальчика, как бойца? Он умел защищаться?
Грациан наморщил брови, припоминая:
- В борьбе ему недоставало веса, но на мечах был неплох. И на кулаках тоже. Прыткий малыш.
- Да. А теперь подумай, могли его взять без борьбы? Принести в жертву, а он и не сопротивлялся?
Воин сказал уверенно: