Через неделю пыток на площадку явился Валерий. Он подошёл ко мне настолько близко, что мы стали похожи на драчливых петухов, толкающихся грудью прежде, чем сцепиться.
- Если тебе нужно кого-нибудь мучить, почему не выбрать раба?
Я просто отвернулся и стал отжиматься от земли. В этой ситуации агрессивный напор Валерия выглядел нелепо – не мог же он наклоняться в такт, продолжая ругаться со мной. Молодой офицер, впрочем, всё понял сам и молча отошёл, но продолжал смотреть. Его взгляд щекотал мою голую спину, заставляя чувствовать все шрамы, избороздившие кожу. Мне казалось, под взглядом Валерия они стали более заметны.
Чёрные глаза Проксимо полыхнули бессильной яростью, когда он понял, что помощи не будет. И всё же молча упал, опершись ладонями о землю, и стал отжиматься. Жалкое это было зрелище. Особенно если учесть, что я-то отжимался на пальцах.
Валерий начал третировать меня своим присутствием ежедневно. Я знал, он уговаривает Проксимо прогнать варвара-учителя прочь. По счастью, ученик ненавидел меня столь сильно, что был готов умереть, лишь бы доказать мне… что? Не важно. Когда так ненавидят, главное – самому быть сильным. Хотя бы в собственных глазах. А я просто нажил ещё одного врага. К которому не надо бы поворачиваться спиной, иначе меня раздавят, как гадину.
Публий Донат посетил наши занятия через две недели. Проксимо отчаянно потел, пытаясь вытолкнуть на руках непослушное тело. У него уже получалось сделать это десяток раз. Он не заметил дядьку, а я сразу понял, почему он явился.
Накануне Валерий обвинил меня в пристрастии к солдатской любви. Дело было в бане, где я сосредоточенно мял одеревеневшего Проксимо. Я должен был начать это гораздо раньше - не учёл, насколько дряблым был мой ученик. На пятый день он поднимался с постели с проворством ожившего трупа. Скакать по лесу или заниматься на выгоне бедняга был неспособен. Я проклял себя за беспечность. Знал же, что непривычным к нагрузке мускулам нужен массаж. Но понадеялся, сам не знаю на кого. В доме были бани, я думал, что молодой человек расслабляется в них время от времени. Мыслитель!
Я потащил его в парильню, хорошенько разогрел и размял, а потом отправил обратно под одеяло. С тех пор я массировал Проксимо после каждого занятия. Не знаю, нравилось ли ему, но он терпел. Особенно нуждалась в уходе больная нога. Кажется, её частенько сводило судорогой, но этот олух из гордости молчал.
Валерий застал идиллическую картину: расслабленный Проксимо растёкся на ложе и почти задремал. Может статься, что и моя физиономия выражала удовлетворение: узлы мышц под лопатками развязались, правая нога больше не напоминала клубок струн. Я чувствовал себя молодцом. А оказался болваном.
Цинна созерцал нас некоторое время, потом спросил, обращаясь ко мне:
- Тебе нравится его трогать, не так ли?
Честное слово, я и понял-то не сразу, а лишь после того, как внезапно напряглась спина Проксимо. В гладиаторской школе мужеложство не поощрялось, как и прочие виды привязанности. Для удовлетворения половой потребности к нам приводили дешёвых старых шлюх. После непосильных занятий и так-то на любовь не тянет, а эти бедные создания способны соблазнить только слепого. Нет, девственником я не был, но до Аяны ни одна женщина не приводила меня в состояние любовной лихорадки. А уж мужчины – тем более.
Можно было предложить Валерию не лезть не в своё дело. А очень хотелось. Но я промолчал, только пришлёпнул по затылку Проксимо, который в момент свёл на нет мои усилия. И продолжил его мять.
И вот теперь Публий Донат. Он долго наблюдал за нами, потом похвалил Проксимо. Лучше бы он этого не делал – мальчишка сразу ощетинился, тёплые у него отношения с дядюшкой. А потом любезно пригласил меня в таблин на беседу. Я сказал, что приду, когда закончу. Погонял ещё Проксимо для порядка. Потом помял его в бане – пусть не думают, что для меня что-то значат их подозрения. Меня наняли делать дело, его я и делаю.
Донат был любезен. Но он и Фотию своему писал в самых вежливых выражениях. И собирался его убить, если я что-то понимаю в людях. Как быть со мной, он, кажется, ещё не решил.
- Визарий, ты должен мне ответить на пару вопросов.
Я сказал, что готов ответить на дюжину, если ему угодно.
- Угодно, - подтвердил Донат. – Кое-кто в этом доме говорит, что ты был рабом и пробовал кнута. Ещё кое-кто говорит, что ты неравнодушен к мальчикам. Что ты на это скажешь?
И он уставился на меня своими холодными глазами. От ответа не увильнуть, но, сдаётся мне, Публий из тех, кто способен услышать. Он не дурак.
- Я скажу, что кое-кто лезет в дела, в которых ничего не смыслит. А о мальчиках скажи моей жене. Она владеет мечом и мастерски стреляет из лука. И кастрирует всякого, кто заподозрит меня в любви к мужчинам.
Донат усмехнулся. Он показался мне довольным. Кажется, ему нравилась спокойная дерзость.