Тотила обитал в отдельном покое. Бревенчатые стены, занавешенные шкурами, глушили звуки, потому они не услыхали, как мы подходим. Нам же сквозь дверной проём был виден яркий свет, и голоса неслись очень даже горячие. Визарий сделал нам знак и нырнул в тень справа от двери.
Рейн сидел на весомом таком дубовом стольце, поверх накинутом волчьей шкурой. Тяжёлая рука лежала на колене, то и дело сжималась в кулак. Кулак был с мою голову.
Говорил Тотила. Голос у слепца высокий, молодой. Сам же он походил на рано состарившегося младенца: рот безвольный, слепые голубоватые глазёнки. И говор его звучал почти ласково:
- Гейст, ты должна вспомнить, что было.
И другой голос, девичий, чуть надтреснутый:
- Это что же я помнить буду, Тотила? Настой твой маковый? Или то, как ты, Рейн, меня плетью пользовал, чтобы боль мою зрячей сделать? Или то вспомнить, как приползала домой бессильным червём, когда вы силушку мою изглодали, кровушку высосали. Ты что ли мне помог? Как головушку мою одурманенную на порог заместо подушки клала. Как люди меня бояться стали. Ты со мной это сделал, а теперь хочешь, чтобы я тебе пояс искала! Да я того расцелую, кто его, клятый, из посёлка унёс, у вас, аспидов, отнял!
Рейн поднялся, грохнул кулаком:
- Ищи, стерва! Иначе я не тебя, ублюдка твоего плетью разрисую. Долго она стерпит, как думаешь?
И вновь Тотила:
- Ищи, голубушка. Ты его лучше всех чуешь, он с твоей силой связан. Ну, давай же, произнеси ведовской заговор!
Худенькая фигурка отделилась от стены. Белые волосы закрывали лицо. Плюнула себе под ноги и завела сквозь смех на другом – не германском языке. Я похолодел, услышав тот язык!
- Под ноги плюю – ваш пояс ищу. Для дурака не жалко плевка. Мары, моры, мороки, лихорадки-ледеи, помогите врагов заморочить вернее! Слово моё крепко будь: вора в трясину, убийцу на нож, пояс, хозяин, себе заберёшь!
Мы переглянулись в темноте. Визарий не понял ни слова – видно по глазам. А вот у Аяны глаза круглились не хуже моего. Она бесшумно взяла Длинного за руку и повлекла за собой вон, пока те, что внутри, не заметили.
- Что она сказала? – были первые слова Визария, когда мы отошли за соседний сарай.
Я пожал плечами:
- Ты знаешь, по-моему, она над ними посмеялась.
Аяна покачала головой, а потом довольно сносно перевела на латынь:
- Поиски не стоят плевка, ищущие – дураки. Воры и убийцы не получат пояс, который вернётся к хозяину.
Визарий долго думал и молчал. Потом промолвил:
- Для девы, опоенной маковым настоем, она слишком многое сказала. Нам нужно поговорить наедине. Как её найти?
Аяна ответила:
- Я знаю, как.
Холодная клеть была заставлена бочонками, острогами, вилами и прочей утварью, назначение которой я успел подзабыть. Хотелось верить, что бедная женщина со своим ребёнком не здесь обитала зимой. В глубине помещения, подальше от входа и сквозняков, в светце горела лучина. Крохотная, но не щуплая трёхлетняя лопотунья укладывала рядом с собой соломенную куклу. Постель была сложена из старых шуб, ещё какого-то тряпья. Девчушке и самой было в ней не слишком уютно, но о куколке она заботилась больше. Что-то ласково шептала ей, а потом тихонько запела. И моё сердце остановилось…
Лунный мост дрожит.
Лунный пёс бежит.
Он давно бежит да издалека.
Ищёт лунный пёс,
Кто с собой унёс,
Кто закрыл моё сердце на три замка?
Не звезда блестит –
То орёл летит.
Высоко летит, зрит во все края.
Ищет тот орёл,
Кто в ночи ушёл,
Кого жду-пожду у окошка я?
Не с небес огонь –
Скачет Солнце-конь.
Скачет много лет, да ещё скакать.
Не видать огня,