Так и зрила я, волхву рассказывая. Зрила, как крепнет на восходе войско. Тьма теней готова была с места сорваться, как саранча пройти по земле, сметая, поглощая всё на своём пути.
Зрила, как волхвов громовой бог силу набирает от пояса, готовится меч багрить.
Зрила, как встаёт с полудня бог невиданный. Не в сонме помощников – единый. Встаёт, в полный рост, распрямляясь, длань свою тянет - всё ближе и ближе. Ломаются под этой дланью идолы, падают с холмов молчаливыми брёвнами, без силы, без веры. Да так я на него засмотрелась, что не заметила, как другой близко подошёл. А как заметила, чуть не ослепла – ходил среди смертных истинный хозяин пояса. Только не могла я это понять, билась, кричала:
- Бог в твоём доме, волхв! Бог среди вас ходит! Бог с вами!!!
Кричала, ничего не видя вокруг. Застил бессмертный свет глаза, через меня и волхв зрить перестал. Так меня стали настоем маковым поить, чтобы я что-то кроме этого света видела. Только вот помнить я ничего уже не помнила. Приходила в себя за полночь. Волхв без сил на лавке спал. А я кое-как добиралась до своей клети, чуть не падая. Последнюю силу волхв из меня высасывал с поясом своим треклятым. Я уж на себя не похожа – старуха жуткая. Дочка уснуть без меня не могла – ждала всё. Плакала иногда, просила, чтобы я больше такая страшная не приходила. А я только гладила её по головке да сказки сказывала.
…Лучика-забавника везде радостно привечали. Ходил он, весенним богом осенённый, печали не ведая, горестей не зная, песни людям пел. Как на пиру воеводином – так про подвиги ратные, да про воев доблестных. Как на празднике людском – так про солнышко ясное, про богов справедливых, про богатырей силы неслыханной. А как девушке, так про желанного да милого, про дом родимый, про свадебку светлую.
Всем люб был Лучик-певец, всех радовал, всем улыбался.
Пришёл как-то Лучик на полянку – на смех девичий шёл, на голоса звонкие. На полянке молодые парни да девицы хоровод водили – праздник справляли. Вышел Лучик, улыбнулся, подхватил мелодию хороводную, заиграл на гусельках. Дивно играл Лучик, позвали его в хоровод. Закрутился Лучик в хороводе, завертелся. С парнями выплясывает – силой да ловкостью хвалится, с девицами кружится – то одну приобнимет, то другую. Обнял он очередную красавицу, глянул ей в глаза. И замерло сердечко Лучика. Утонул он в голубых глазах, как в омутах. Так утонул, что выбираться не хочется. Улыбнулась ему девица, махнула рученькой белой, обратно в хоровод затянулась.
Весь вечер плясали парни да девицы, как стемнело – костры зажгли, прыгать через них начали. Обручь - парень с девицей. Да так, чтоб руки не разжать. Говорят друг дружке о любви и прыгают. Кто искренне говорит, у того рука не разожмётся, не выпустит тонкую девичью ладошку. Огонь, он ведь всё про людей знает – кто правду говорит, а кто лжу-кривду.
Нашёл Лучик среди весёлых девичьих лиц то одно, что милее всех ему стало, протянул девице руку, повлёк к костру. Мелькнул под ноженьками огонь праведный – не разжались руки певца да красной девицы. Поцеловал Лучик любимую, подхватил на руки сильные, закружил быстро.
А потом унёс под ракиты, любил-миловал, суженой называл. И песню сложил такую, что только ей одной понятна была. О самом близком, о самом сокровенном ей спел – о девичьих мечтах!
Утром пошел Лучик к родителям, чтоб собирали они сватов да готовились к шумной свадебке. Рассказал друзьям о суженой своей, собрал подарки дорогие и поехал к милой свататься.
Да только не застал никого. Только дома пожженные да старики плачущие. Пришла на ту деревню напасть невиданная, тьма страшная, забрала всех девиц пригожих, а с ними и Лучикову суженную. Закручинился Лучик. Не может человек с невиданной силой биться. Закричал, заплакал, богов молить стал, спрашивать, что ему делать. Не чаял уже, что ответят ему боги, как засвистел ветер, зашумели травы – прилетел шальной Стрибог:
- Тебе, Лучик, надо идти у Прове-Перуна правды просить, он бог грозный, да справедливый – это он тьмы-напасти гонит, с Кривдой борется, да со Змеем воюет. Иди к Прове-Перуну, только он тебе и поможет.
Поблагодарил Лучик ветра-Стрибога и пошёл у богов правду спрашивать.
Силу в нити скручиваю, кольцом свиваю. Слово говорю – силу отворяю. Искру зажгу – звезду Лучику посылаю, очаг развожу – теплом Лучика согреваю. Светлый Огонь Сварожич, молю тебя, дай Лучику тепла, обогреться!
Слово Жданкино крепко будь: пряжу кручу, дорогу совью – как нитка к веретену, так и ты к дому моему!..
Лугий
Они вышли к ограде посёлка вместе: здоровенный недогерманец Эрик и наша родимая оглобля. Как лучшие друзья шли, хотя на морде у Длинного что-то такое замысловатое отражалось, чему я никак название подобрать не могу. Вроде мысль сама по себе по роже бродит, а он о её присутствии даже не ведает. С ним бывает такое. Это с чужими Визарий сама невозмутимость, со своими – раскрытая книга, читай, кто умеет.
Это что же значит? Он уже этого здоровилу в свои записал? Без глаз совсем, да? У Эрика за каждым словом по два смысла, как такому верить! А Визарий, похоже, верил.
Я снова вернулся в конюшню, где стоял вороной, на котором Эрик в посёлок приехал. Конюхи не слишком пристально следили, уздечку прихватить я успел. А потом с этой уздечкой бегал, разыскивая Длинного. Хорошо, не спросил никто: «Что ты, мил человек, с конской упряжью делаешь?»
Визарий отыскался на заднем крыльце таверны – сидел, думал. Я сунул ему уздечку.