Томба рассказал, что его соплеменники прежде устанавливают равновесие между миром людей и миром духов, а потом уже лечат тело. Это было умно, а вот как оно делается?
- Шаман гладит по телу, слова шепчет всякие. Плюет ещё.
Лугий усмехнулся, молвил:
- Идёт. Значит, я гладить буду, Жданка пошепчет. А ты плюй, так и быть!
Правый усмехнулся тоже, и неожиданно сказал на нашем с Аяной наречии. Он всё быстро перенимал, да не думала, что столько уже разумеет:
- Дулю тебе! Свою жену я и сам погладить могу, - и добавил уже по-латыни. – Так что, мой друг, твоё место среди плюющих.
И заржали, бесстыжие, как жеребцы. И Томба с ними. Мужикам что? Волнуют их наши бабьи заботы, как же! Может, и волнуют, а только в потусторонних делах ничего они не смыслят, хоть и ходят об руку со своими мужскими богами. Так что думать нам с Аяной самим приходилось.
И для начала заставили мы их сладить баньку на крутом берегу, как у нашего племени водится. Лугий с Томбой долго уразуметь не могли, а вот Правый сразу понял, как и чего. У них в Риме бани тоже строят, да не так, не на одну семью – хоть всем городом мойся. Ну, в такой громадине рожать, всяко, не станешь! Нам обычная баня нужна.
- Всё разумное достойно применения, - рёк Визарий, оглаживая короткую бородку, как всегда делал, приступая к серьёзному.
А потом уж мы с сестрой вдоволь с них посмеялись, как они её строили. Чудно банька получилась: из морского гольца, глиной обмазанного, пузатенькая, ровно жаба арбуз съела. Вот я думаю, как они дом возвели, если у них банька – строение малое - пучилась эдаким пузырём? Ну, ничего, главное, что каменка топилась, дым исправно вверх тянуло.
Готовились мы к тому дню, а всё нежданно началось. Сестрица вышла под вечер на берег – мужиков выглядывать. Наших Мечей судить позвали, они который день домой только спать приходили. Визарий извёлся весь: что на уму, когда душа в дому? И Аяне покоя не было, хоть Лучик сразу сказал, что биться Правому не даст, обережёт его.
Случилось же так: Аяне поблазнилось что-то в фигурах, идущих по берегу: то ли оступился Правый, прихрамывал, то ли просто устал? Она же птицей спорхнула вниз, благо, живот небольшой был – да поскользнулась на камнях, неловко села. И тут же охнула, закусила губу. Я и понять не успела, сама-то плохо рожала, долго – не помню ничего. Однако Правому, должно, бог его нашептал. Он рванулся бежать так, словно это кто другой только что ногу за ногу еле тянул. И подхватил ладу с камней прежде, чем я опамятоваться успела. А на ней уж исподница мокрая вся - воды отошли.
Он застыл столбом, даром говорили сотню раз, что делать, когда начнётся.
- В баню неси! – заверещала я. Сама не знаю, откуда голос такой прорезался – как у козы дурной!
На мой истошный крик выбежал Томба, тоже скакал, ровно и не хромой. А вот Лучик как споткнулся там, на берегу и зачем-то во всей одёже в ледяную воду полез. Мне его недосуг останавливать было, только потом поняла, в чём там дело. Бился ведь он! Даром, что Мёртвый Бог уже взвесил его правоту на своей руке, а всё же убийство. Ну, как следит душа отлетевшего из-за кромки, признает погубителя, вцепится в роженицу? Вот Лугий и полез отмываться в море, в Лютне-то месяце. Нет, все мы, точно, малым делом не в себе были.
Томба споро каменку затопил, огонь жаркий занялся, рыжий – такой, как должно. С нами был Сварожич, явился на зов, чтобы душу новорожденную защитить. Визарий жену на полок так и не положил, ходил с ней кругами, качал, как маленькую. Доски ему холодными показались. А и не тёплые – зима! Только как она у него на руках рожать-то будет? А всё ж мне на миг завидно стало. Никто меня не лелеял так-то, ни у кого на руках не затихала я, страхи свои забывши. И каким же огромным да надёжным Правый казался, когда ходил вот так, что-то шепча ей на всех языках, какие знал – что уж там она разумела? Ходил да пригибался, чтобы не цеплять макушкой потолок.
Наша банька небольшой была, диво, как мы все там друг друга не передавили с перепугу. Особенно когда в дверь сунулся мокрый Лугий, от которого пар сразу повалил душным облаком. Я безжалостно пихнула ему вёдра: