Самочувствие его было не из лучших: температура около тридцати восьми, все оттенки слабости и жуткого недомогания и кашель. Константин долго спрашивал его, точно ли такое состояние нормально и скоропроходимо или всё-таки есть смысл вызвать скорую, но Чес всегда отмахивался, усмехаясь и отшучиваясь. Джон едва не сорвался на звонок в больницу, но почему-то остановил себя, подумав, что это пусть правильно, но как-то подло. Креймер застал его за откладыванием трубки и понял всё; глаза его стали ясными, а рассудок будто бы пришёл в норму.
— Ах, это, Джон… да, извини, что почти весь день молчал. Наверное, ты уже посчитал меня безумным, — тут ему стало немого неловко; парень понятливо улыбнулся. — Впрочем, давай пройдём в комнату… разреши мне прилечь и говорить так. Ибо сил не так много, — Константин понимающе закивал и стал нарочито активно подталкивать собеседника в комнату, будто куда-то сильно торопясь.
— Ты, наверное, сгорел от любопытства, — заключил Чес с улыбкой, когда упёрся спиной о спинку кровати, а Джон сел перед ним.
— В этом ты прав… знаешь, из вчерашнего я ничего не понял, если честно, — он исподлобья посмотрел на него и усмехнулся; водитель закивал.
— Я тоже… в отношении тебя, — сказал, многозначительно глянув. — Я и до сих пор ума не приложу, как ты мог променять семью на едва знакомого тебе человека. И я не осуждаю, нет: кто я такой, чтобы судить? Просто говорю, что не понимаю. А вчера был слишком не в себе, чтобы отговорить. Впрочем, прости; я опять наговорил бреда, но…
— Я верю: ты не понимаешь. Только вот… — Джон нервно усмехнулся, уставившись в одну точку на полу, — только вот действительно ли… едва знакомого человека?.. Ты правда так… считаешь? — в следующую секунду он слишком вызывающе и горько поднял свой взгляд на него, что Креймера аж передёрнуло; он пытался что-то проговорить, но тут же замолчал, понимая, что будет слишком глупым сейчас что-либо опровергать или с чем-либо соглашаться. Они промолчали с минуту, просто глядя друг другу в глаза; смотрели почти что равнодушно, лишь с лёгким оттенком некоторого чувства: один — с раскаянием, другой — с сожалением. Хотя эти чувства могли быстро сменяться и взаимозаменяться другим; так и прошла самая противоречивая минута в их жизни. Сказать было и правда нечего, а нечего бывает сказать лишь тогда, когда высказана до сего была правда; с правдой, как говорится, не поспоришь. А если спорить, то лишь от какого-то глупого отчаяния и ребячества; прошлый Чес (да, кстати, и Джон) ещё мог бы поспорить, да настоящий уже не решался — понимал, что глупо, глу-по, никак иначе. Но метко брошенные слова «едва знакомый» ещё долго разъедали жизнь как адресата, так и адресанта; кажется, молчание и последующие неловкие слова могли только усугубить положение, если не неожиданно зазвонивший телефон. Всеобщая грусть прошла, Чес резво схватил мобильный с тумбочки и ответил. Константин понял, что звонили по работе и был несказанно рад, что начальник решил поинтересоваться здоровьем подчинённого именно в эту секунду. Иначе — гибель; потому что оказалось реально странно и неприятно услышать правду; а то, что это правда, сомнений никаких не было. Когда Креймер закончил говорить, Константин мог со спокойной душой перевести тему разговора, замяв прошлую.
— Кто звонил?
— Начальник, — парень усмехнулся и кинул телефон рядом с собой. — Обо мне всегда беспокоятся.
— И как же твоя работа? Наверное, многого лишаешься…
— Нет, у меня есть медицинская справка — она всё решает. Не переживай, — Чес склонил голову набок. — У меня свободный график по состоянию здоровья. Но много болеть, конечно, не советуют…
— Что насчёт каких-то доказательств, которые ты хотел предоставить мне? — почти перебил Джон, в упор смотря на него. Креймер вздрогнул, поднял пристальный взгляд на него и сглотнул.