После Константин решил проверить вторую квартиру; в конце концов в ней не нашлось ничего интересного — жильцы вынесли всё, что смогли, а остальное было в разрухе. Этой комнате досталось больше всего: когда он вошёл, то сразу ощутил промозглую прохладу — в стене зияла огромная дыра, где-то в его рост. Полквартиры было полно обвалившимися кусками крыши; Константин смог зайти только в прихожую и гостиную; от кухни не осталось почти что ничего. Джона как будто тянуло к той дыре, что находилась в комнате, и он не смог отказать себе в том, чтобы туда пойти; когда вошёл, холодный ветер хлынул ему в лицо, заставив съёжиться. Он прижался к стене и стал подходить к отверстию — предосторожность нужна была в любом случае. А в возникшей ситуация даже жизненно необходима.
Джон, остановившись около самой дыры, присел на корточки и стал аккуратно выглядывать; на улице было спокойно, лишь дом на той стороне тихо полыхал пламенем да обезображенные трупы не успевших добежать валялись посреди двора, раскуроченной площадки и вздыбившихся глыб асфальта. Откуда-то тянулось облако аж чёрного дыма — кажется, недалеко находился завод, видимо, попало в него. Дальше домов с выбитыми окнами простиралось лишь поле самого что ни на есть настоящего развала; это не нуждалось в описании, да и слова сейчас в голове выплавлялись нелегко — сердце, даже повелителя тьмы, леденил только вид того самого города, в котором он когда-то жил и который за несколько часов превратился буквально в труху. Что будет дальше — было логичным вопросом. Но думать об этом явно не хотелось. Потому что каждый, вплоть до ребёнка, сейчас понимал, что дальше быть лучше уж точно не может…
А Джон смотрел и не мог оторваться. Пофигизм в его сердце постепенно сменялся на что-то другое — более тоскливое, угрюмое, безысходное. Ага, и это он ещё говорил, что равнодушен к происходящему. Впрочем, когда вокруг одна опасность, совершенно нет времени на раздумья, но стоит лишь остановиться на миг, взглянуть, во что превратилось всё, бывшее родным в прошлом, как становилось мгновенно ужасно грустно и отвратительно. Константин упрекал себя, заставлял встать, очнуться, спуститься в безопасный подвал, но не мог: хотелось ещё минуту побыть здесь, посмотреть на эту картину постапокалипсиса из игр, только вживую. Хотелось будто бы выразить сожаление этой минутой молчания — пускай и Ирвайн не был его любимым городом. Однако он встретил здесь свою жену… и не только. «Не только», — почему-то горько усмехнулся Джон и хотел было встать, как некое обстоятельство вновь прижало его к стене.
Где-то слева негромко засвистели двигатели корабля; уже привычный звук. Константин спрятался за камень и стал осторожно выглядывать; гудение приближалось. Наконец молниеносно пролетел корабль куда-то вперёд, скинув снаряд в дом рядом. Взрыв, тряска, густая пыль; даже это здание заходило ходуном, и с него вниз полетели камни. Джона дёрнуло в сторону, и он ударился лбом; благо, пронесло. Он в ту же секунду выглянул и увидал удаляющийся корабль, уже ставший точкой; тот направлялся к центру. Вот кому, значит, теперь несладко. А потом ещё один пролетел справа, далее сверху, ещё пять откуда-то по диагонали, одиннадцать — Джон считал — сверху и десять — с левого бока. Поднялся гул невозможный — сердце на него откликалось с какой-то болью. С такой, вероятно, болью люди прислушивались к свисту немецких истребителей во времена Второй мировой… И тогда Константин не спрашивал себя, скинут ли они на него бомбу или нет; тогда он просто молча наблюдал, думая не о своей жизни, а о многих тысячах тех, кто неудачно вышел, например, за хлебом в соседний магазин. И о тех, кто сейчас жмётся в тесных подвалах там, под многоэтажками, уже обрушенными, и думает, что спасётся, хотя на деле… Не просто так этот рой чёрных точек останавливался там, ой не просто! Джон с горечью вспомнил о Кейт и особенно о Дженни… в ту секунду он стал действительно ненавидеть себя за то, что позволил себе идти сюда, в безопасное место вместо того чтобы помочь хотя бы дочери. Злость на самого себя и на какое-то послабление, на какую-то дерзкую прихоть заклокотало в его душе; он вздохнул, стараясь сделать это спокойно, но в итоге получился прерывистый выдох.
Он вновь будто очнулся. Он будто снова оказался вне чарующего влияния безответственной холостяцкой жизни и понял, что натворил такого дерьма, какого в жизни себе не позволял. И что Чес пытался предостеречь его или достучаться до совести, но он сам был упрям как баран. Джону стало холодно; так бывает при резком, неприятном воспоминании о чём-нибудь. Прошлое слишком вскружило ему голову, не так ли? Но ведь он теперь другой человек, и этот другой человек не мог так запросто забыть семью, кинуть их на произвол судьбы… Сердце холодело, леденело; вместе с тем Константин понимал, что одними унижающими мыслями дело сдвинуть с мёртвой точки нельзя. На этом и порешил завтра с самого раннего утра уйти отсюда. И не то чтобы в подвал офиса, а, скорее, куда-нибудь в место поближе, чтобы навести справки: наверняка в таких крупных объединениях уже прошла «перепись населения». Естественно, глупо тащиться в сам офис, уже давно сравнявшийся с землёй. Или ещё стоящий, но в очень бедственном положении… Был план Б — подобраться ближе к детсаду и во-первых найти дочь. Константин решил обдумать эти два варианта вечером, а пока возвратиться.
Спуститься оказалось не так сложно, хотя создалось такое ощущение, что ступени превратились в ещё большую труху… Далее наконец-таки последовал тёплый подвал, чувство какого-никакого, а дома; Джон вошёл в помещение и тут только заметил, что стало темнее: одна лампа то ли перегорела, то разбилась, видно не было. И на полу под ногами пыль захрустела сильнее прежнего… Всё это говорило о том, что здесь также ощутили силу взрыва рядом, даже больше, чем сам Константин. Джон обеспокоенно глянул в сторону, ища глазами Чеса около стены: тот сидел, полусклонив голову вниз — то ли спал, то ли просто прикрыл глаза, было непонятно. Джон сначала сгрузил мешок рядом с остальными такими же около импровизированной кухни, впрочем, ничем не огороженной, и поспешно пошёл к Креймеру.