Джон остановил себя, судорожно выдохнул — нет-нет, не для сегодняшнего дня эти мысли. Они вновь подкидывали дров в тот так и не погасший пожар внутри него, который продолжал и продолжал гореть, понемногу, потихоньку, но разрушая его изнутри. Скоро там останется что? Верно, только обугленные частички; это всё его наказание за так и несказанное, за резко принятое и ложно обдуманное в этот короткий (или длинный) промежуток времени. Как будто он был сам себе и инквизитором, и еретиком: сам сжигал и сам горел. Только вот что нужно, чтобы остановить это?
Он опёрся о стену и съехал вниз; стена была холодная, даже влажная, он прижался к ней горячим лбом, силясь остудить мысли. Если идти от причин, то остановить это можно, делая обратное: сказать нужное, ещё раз обдумать решение и принять его более мягко. Но какой в этом толк? Джон развернулся и опёрся затылком о стену, прикрыв глаза и наслаждаясь холодом. Да никакой, в том-то и дело.
Где-то позади него, в комнате, контрастно со стоявшей здесь вечной тишиной раздался надрывный кашель — кашель не от простуды, с усмешкой думал Джон, а кашель типичного курильщика. Кашлял кто-то, судя по всему, уже старый (у молодых звук всё равно звонче). «Когда начинал, нужно было не по десять курить в день, а по две», — будто обращаясь к нему, думал он, качая головой и понимая, что и сам когда-нибудь точно дойдёт до такого скотского состояния, если уже, конечно, не дошёл. Или не перешёл его…
Кашель — такой глухой, надсадный, хриплый — продолжался с минуту или две. Джон и сам помнил, как харкал почти кровью, когда у него нашли рак; в этом случае до смертельной болезни уже было недалеко. А Чес? Он сам уже и забыл, как кашлял его напарник тем холодным утром: так же или чуть лучше? Наверное, чуть лучше; наверное, ему опять хотелось верить в хорошее.
Наконец кашель приутих, послышалась возня; Джон сидел рядом с дверью и с интересом приоткрыл её, заглянув внутрь. В тонкую щёлку была видна только тёмная полоска стены и железный поручень кровати. На ней двигались, явно собираясь вставать. Джон вновь захотел покурить, причём сильно, сильнее прошлого раза, хотя тогда он долго до этого не курил, а здесь — всего пять минут назад. Он тяжело встал — тело не слушалось, его будто поменяли за эти дни — и решил зайти, попросить сигаретку опять. Было весьма непривычно просить, а не иметь собственные; Джон подумал, что обязательно найдёт хоть дешёвую пачку и худую зажигалку, но лишь бы те были у него всегда.
Он толкнул дверь и аккуратно вошёл в тёмное помещение.
***
Лампочка горела в метрах двух от двери, поэтому тусклый серый свет, затемнённый ещё в два раза в комнате, — это всё, чем он мог теперь довольствоваться. Справа от двери находилась обычная кровать, слева — лежал когда-то белый, теперь почти чёрный рваный матрац с тонким одеялом. Света здесь почти не было — только то, что шло из общего коридора, а другой мебели, кроме захудалого, евда стоящего на ножках стула, не оказалось видно сквозь полный мрак. Стены влажные, обшарпанные; Джон не понимал, почему останавливал внимание на этих мелочах. Это было похоже на тот самый раз, когда он, кажется, очень-очень давно, но на самом деле всего пару недель назад вышел из такси и дал водителю слишком много денег и отказался от сдачи, а тот выскочил и… началось. Константин помнил, как медленно оборачивался, как улавливал каждую мелочь, как и теперь мог воспроизвести всё это, будто оно было пару секунд назад, и как потом кардинально поменялась его жизнь. А теперь, думал он, оглядывая помещение, теперь точно поменяется, сомнений нет, но… как?
На кровати, согнувшись, вновь принялся надрываться кашлявший; Джон постоял на пороге, помедлил, потом вошёл.
— Не найдётся сигаретки?
— Нет, сам уже много не курил, — он прокашлялся ещё немного и разогнулся, повернувшись к нему. Джон усмехнулся.
— И не надо…