— Не знаю, Джон, — мягко усмехнулся. — Я же не провидец, а обычный…
Константин сжал его руку; он замолчал и вопросительно посмотрел на него. Джон… а Джон просто и не знал, зачем это сделал. Может, ему хотелось ощутить эту только открывшуюся для них связь? Или увидеть воочию, как они на деле понимают друг друга? Вопросы клубком спутались в голове, синтезируясь в новые и увлекая хвосты — старые. Время шло, рука не хотела убираться с руки этого пусть в чём-то далёкого, но по-большему близкого человека; коленей лично он больше не ощущал — те замёрзли и затекли.
Чес смотрел прямо, не отводя глаза; этот невероятно пристальный, но не отягчающий душу взгляд был удивителен Джону, так же, как и выражение лица для возникнувшей ситуации: спокойное-преспокойное, даже умиротворённое и будто бы довольное чем-то. Он перевёл глаза чуть вниз, на его губы: улыбался! Креймер тихо и ровно улыбался, да и вообще… казался таким счастливым. Лично Джон не находил в этом особого счастья — всё выдалось как-то тяжело и болезненно для него: ну не привык он говорить правду, так открываться, показывать истинное, но тщательно скрывающееся на душе и описывать свои чувства кому-то другому, пускай и тому человеку, с которым он прошёл Бог знает сколько. Нет, Джон не чувствовал себя растоптанным, униженным, но его состояние было пограничным с этим; он вновь подумал, что нигде не находит покоя из-за своего дибилизма/эгоцентризма/чего-то ещё… Или это уже не искоренить?
— Скажи что-нибудь, — Джон наконец опомнился и убрал руку с его ладони. Что-то это слишком… опасно? Он усмехнулся: опять какие-то опасности напридумывал?
— Боишься тишины? Разве? — Чес хмыкнул и лукаво на него взглянул. — Вроде, ты это всегда обожал и просил меня заткнуться…
— Но ты никогда не затыкался…
— Теперь — замолкну хоть на всю жизнь, если захочешь, — это было сказано так пафосно и смешно, что Джон едва удержал ухмылку, но Чес, даже заметив это, не дёрнул ни единой мышцей лица.
— Зачем такие крайности и пафосные выражения? Это глупо. Ты знаешь, я такое ненавижу.
Креймер судорожно выдохнул, прикрыл лицо руками и немного потёр его; Джон сразу понял — вот кому сейчас на самом деле тяжко: когда вроде бы все точки расставлены, а тебе всё равно плюют в душу, да так открыто, то стать легче даже от всех признаний не может. Он понял, что вновь ляпнул какую-то гадость, сейчас ох как неуместную, но… попытки оправдать себя ещё были сильны в нём. Впрочем, делала ли его прежним наглость или грубость? Джон видел, что как-то отчаянно пытался хвататься за этот приевшийся образ, причём брался не с той стороны да делал это так ужасно и некачественно, что при единой мысли об этом, таком надоевшем всем и банальном, ему стало тошно; в один миг всё как-то прояснилось, и согнутый в три погибели парнишка перед ним стал видеться в другом свете.
Чес между тем начал быстро шептать:
— Хоть что!.. Неважно! Просто я хочу побыть на время эгоистом… можно? Я устал. Ото всего. Мне хочется быть открытым, как развёрнутая книга, и понимание того, что ты всё обо мне знаешь. Скрывать уже невозможно! Я целых… — остановился, приоткрыл чуть покрасневшие глаза — видимо, начал считать, — целых лет восемь или больше, считая те три года, в которые мы не были вместе, терпел это и скрывал! А теперь точно не могу… оно изнутри меня просто сожрало всего, понимаешь? — повысил голос, который и так был на грани срыва. Джон смотрел в эти глаза, и… нет, на его многолетнем опыте встречались разной степени отчаянности взгляды, если ещё учесть специфику его работы, но эти… Даже когда в очередной раз жертва подыхала на его руках, она не смотрела таким безнадёжным и безумным взглядом, как этот парнишка; казалось, он умирал, падал куда-то в бездну Ада, а не говорил какие-то истины.