Джон не был изумлён: что-то такое же, из того же самого пыльного склада похоронивших себя смелых мыслей, которым заведовала сестра судьбы, отчаяние, пронеслось и в его голове в ту закоптившуюся от красных мантий ночь. Он и сам был готов сойти с ума, но реальность вовремя пустила не столько между ними, сколько между их душами прохладное дуновение. Видимо, так вернее. Хотя недавно, когда они вытаскивали волоком из себя дерьмо-слова, так не казалось. Легко потрепав его по волосам, Джон с радостью подтвердил, что их безумности одной грядки овощи:
— Я испытал похожее. Даже больше: знал, что ты это чувствуешь тоже. Впрочем, ты же знаешь, что я не из тех, кто любит бросаться словами или действиями. Наверное, хорошо, что тогда мы не совершили ошибки.
— А совершили её чуть позже. — Довольная улыбка (кажется, одна на двоих, даже подумать страшно) тут же появилась на их губах. Уж так они были сделаны, что любили слегка подшутить над собой, над своими чувствами — но лишь слегка! Этот как давешняя традиция отпугивать только что прикормленную птицу доверия между ними. Ничего, абсолютно ничего, кажется, не менялось, всё это было словно одно огромное море, статичный гигант, не сдвигающийся с места; а с другой стороны, море каждый день было другим, принимало различные оттенки от серо-каменного до лазурного с прожилками фиолетового и имело разную форму от лёгких сантиметровых волнишек до многометровых резких громад. Это были они. И от осознания этой необычной мысли они будто во второй раз поняли, что наконец за воронкой Ада появился свет, и это не ложный блик в их уставших глазах. Это Рай. Вот он, вокруг. И уже навсегда можно позабыть про тревожное волнение, летающее, словно сквозняк, по эпицентру печальных ноябрьских событий. По крайней мере, именно Джон и именно сейчас понял, что отныне можно не оглядываться на каждый шорох и не раздражать себя лишним опасением. Чес-то наверняка был ближе к судьбе и успел услыхать то, что она нашептала ему: «Теперь можешь жить спокойно…»
День рождения завершился дружным вваливанием в дом, добиранием на ощупь до кровати и двумя заснувшими на одной постели фигурами. Не хотели напиться этим дерьмовым алкоголем (да и не могли чисто теоретически), однако наклюкались будь здоров вопреки всему в общем и завтрашнему первому рабочему дню в частности. Джон впервые видел напарника таким: раскрасневшимся и невероятно живым, несущим всякую смешную дичь. Пару раз парнишка признавался ему в любви, как будто в первый раз, чем смешил Джона, а потом полез к нему, но на полпути заснул, упав в его объятия. Потом Джон не смог пошевелиться и решил остаться с ним, да и сам не был уверен, что найдёт свою кровать в полной темноте.
Проснувшись к восьми следующего дня, они буквально за полчаса смогли привести себя в порядок… хотя бы внешний. Конечно, ждать слишком долго, пока вода нагреется, они не могли, поэтому ополаскивались едва тёплой, зато взбодрились. Две кабинки душевых находились вне дома, точнее, за ним, в отдельном маленьком зелёном строении. После этого, достав из прохладного погреба ветчину и сыр, Джон сделал им завтрак, пока Чес мылся. В головах, конечно, ещё шумело даже после крепкого кофе, но похмелье оказалось хорошей специей к нему: и вместо корицы, и мускатного ореха, и кардамона. Однако ж, по крайней мере, лица их были свежими после холодной воды, а кофейная гуща отполировала их взгляды до блеска. «Началась обычная будняя жизнь, Джон… На сколько тебя хватит в ней?». Константин усмехнулся. Всё это вопросы лишь одного неразличимого в густом тумане событий будущего.
Кафешка «Мираж» — их новое место работы — пользовалось большой популярностью среди местных и было одно из двух кафе, что вообще существовали в Хайде: и недорого, и вкусно — всё, что и требуется потребителям. Это небольшое двухэтажное кремовое здание с ярко-красной черепицей находилось на другом краю Хайда, на его востоке. Так что Джону с Чесом, живущим как раз на западе, очень быстрым шагом требовалось минут десять, чтобы добраться до неё. О названии кафе свидетельствовала серая алюминиевая вывеска с выгравированными буквами; она не гармонировала с общим, несколько европейски средневековым видом домика. Будто в картину Италии восемнадцатого века нерадивый художник пририсовал человека с айфоном и в свитшоте. К домику прилагалась широкая открытая веранда с круглыми отполированными столиками, на которых были постелены разномастные клеёнки. Внутри тоже не было ничего интересного; Джон не находил интересного в минимализме: деревянная светлая обивка, те же столы, пару абстрактных картин, на белом потолке — выкрашенные под железо люстры, на стенах несколько прямых, светлых алюминиевых светильников, и наконец бар — коричневая ровная стойка в конце зала, увешанная блестящими стаканами и бокалами разного калибра. В девять утра здесь уже было людно и шумно, люди даже облюбовали и столики на воздухе, весьма холодном и неприятном.
Человека, который заведовал кафе, звали Роном — это был рыжий большой бородач неопределённого возраста. Он же и обсуждал с ними некоторые детали их работы пару дней назад. Рон сказал подходить им на второй этаж, где, вероятно, жил сам. Единственное, что немного порадовало Джона с Чесом в приближении этой будничной, серой работы, было то, что они могли часто пересекаться в рабочее время, ведь кухня находилась ровно позади бара, и то, что им обещали провести ознакомительный курс где-то недели две. Естественно, им даже за это заплатят, правда, всего лишь восемьдесят процентов от зарплаты, но хотя бы не половину. А потом, когда они наберутся опыта, как говорил Рон, им станут платить в полной мере. Джон искренне надеялся, что их не облапошат.