Глава 11
Эфраим Маркович смотрел на своего секретаря и наслаждался. Ему очень нравился запах этой самки, в хорошем смысле этого слова. Он сидел и принюхивался, едва сдерживался, чтобы язык не высовывать.
В его кругу такие отношения не поощрялись, так как считалось, что они мешают работе. Но всесильному Эфраиму Марковичу было можно. Кто бы ему запретил? Кто б осмелился ему запретить? Иногда он делал вид, что думает или поправляет пенсне, и не отвечал на её вопрос, только чтобы она поблагоухала ещё хоть немного в его кабинете. И тогда он прятал свои руки под столом и позволял мышцам расслабиться, и не держать нужную форму. И даже выпустить когти.
Раньше, когда царствовала золотая семья, таким, как Эфраим Маркович, приходилось жить за чертой оседлости, в нищете, и довольствоваться тем, что ему разрешали просто жить — без какого либо права размножаться, без права даже видеть самок, не то, что бы нюхать их. Но теперь… Теперь он был вторым лицом в этом огромном государстве. И мог себе позволить столько самок, сколько хотел. И одна из тех, что он хотел, была его секретарём, стояла перед ним сейчас, готовая выполнять его распоряжения, но в данный момент, к сожалению, не готовая к спариванию.
— Что? — наконец произнёс он, делая вид, что не расслышал.
— Он ждёт уже семь часов, — повторила Татьяна, глядя на него зелёными глазами. — Сказать, чтобы ещё ждал?
— Да ладно, пусть заходит. Надоел тебе, наверное, уже сидеть там.
— Надоел — она кивнула и сделала вид, что улыбается.
Улыбки у неё не получались никогда, не умела она улыбаться. Люди, видя её улыбку, думали, что она готовится напасть. Но Эфраиму Марковичу было плевать, что там думаю, какие-то люди. Всё его естество требовало жарких, — так, чтобы когти под кожу! — и влажных объятий, переплетённых тел и длительного изнуряющего спаривания. До конвульсий, до судорог. Но Татьяна сейчас даже за попытку приблизиться могла вырвать хороший клок шкуры. И Эфраим Маркович, понимая это, произнес, напрягая под столом мышцы, чтобы снова принять нужный вид:
— Запускай.
Человек вошел, кланяясь и кланяясь на каждом шагу. О том, чтобы протянуть руку и речи не было. Эфраим Маркович даже сесть ему не предложил. Таких как этот у него был десяток, а из этого десятка этот убогий был чуть ли не худшим.
— Ну, думаю, ты его видел, раз пришёл?
— Видел, видел, — быстро заговорил вошедший. — Всё, как вы сказали, всё так и сделал, застал его утром ранёханько. Ходит один такой, гуляет по коридору гоголем, трубочкой своей попыхивает. Я к нему подхожу и говорю всё, как вы учили: «товарищ, хочу быть полезным. Хочу сюда, в Москву». Ну и говорю: «убью мол, любого врага кого скажете». А он такой отнекивается: «не надо мол, у меня нет врагов только враги партии». Вот.
Он остановился, ожидая похвалы, наверное.
— Дальше?
— Ну, я говорю, мол: дайте фронт работ. Я на всё согласен. А он мне: на Украине скоро будут перемены, а ты мне, мол, пиши, как там ситуация, как партийцы. Я говорю: конечно, напишу.
— А что за перемены, не сказал? — заинтересовался Эфраим Маркович.
— Не-а, не сказал — отвечал пришедший.
Эфраим Маркович в упор смотрел на этого человека, а тот смотрел в ответ, и смотрел спокойно, не мигая. Этот олух даже не понимал, что ему улыбается большая удача.
— Значит, он сказал тебе: на Украине будут перемены, а ты мне описывай ситуацию, и поведение кадров на местах?
— Да вроде так.
Эфраим Маркович не верил своему счастью. От волнения он стал тихонечко скрести ногтями по столу.