Глава 14
Телефон, это мерзкое изобретение, просто не затыкался. Дребезжал и дребезжал. Товарищ Толмачёв наглухо закрыл уши перепонкой, но звон этого адского агрегата в виде тонких вибраций проникал в мозг через стол, через пол, через кресло. И — доставал, докучал, выводил из себя, заставляя мозг посылать сигналы в железы, которые, в свою очередь, выплескивали в организм страшные гормоны ярости, которые, выходя через кожу, наполняли комнату стойким запахом тревоги… ну для тех кто, конечно, разбирался в запахах.
И тут случилось то, что не должно было случиться. В кабинет — постучались! И стучались не так, как стучался секретарь. Стучались долго и настойчиво, а иначе Владимир Николаевич и не услышал бы.
— Да, — сказал Толмачёв, надеясь на хорошие новости, — входите!
Но увидев серьёзные физиономии вошедших, он понял, что хороших новостей ему придётся ещё подождать.
Он сидел, молчал, ждал, пока они заговорят, а пришедшие милиционеры тоже не начинали разговора.
— Ну, — наконец не выдержал Владимир Николаевич, вставая из-за стола. — Где Эгунд?
— Товарищ Толмачёв… — начал старшина.
— Я товарищ Толмачёв, — сказал Владимир Николаевич, подходя ближе.
— Гражданин Эгунд оказал сопротивление — сухо сказал старшина.
— Сопротивление? — Уточнил Толмачёв, и, не сдержавшись, оскалился.
— Да и шофёр его тоже. — Отвечал старший милиционер медленно и, борясь с собой, чтобы не выскочить из кабинета. — Мы им… а они первые за оружие взялись.
— И шофёр, значит, тоже? — Владимир Николаевич уже решил, что сейчас разорвёт кому-то из них горло, он просто не решил ещё — кому. Просто он не хотел, чтобы был заляпан ковёр, или обивка дивана или обои. Он думал, как лучше сделать это, чтобы ничего не испачкать.
И в это мгновение в кабинет вошёл секретарь. Вошёл без стука и без разрешения, молча, без полупоклона и почтения он протянул товарищу Толмачёву бумагу. Не поглядел ему в глаза, а сразу повернулся и вышел.
Владимир Николаевич тут же забыл о милиционерах, и даже не поглядел на листок. Он был ошарашен этим вызывающим актом непочтительности. Видимо, секретарь уже, что-то знал. Да, что-то знал, о чём Толмачёв мог только догадываться. Поведение забывшего почтительность секретаря означало только одно. В голове его забилось одно мерзкое слово: «Отставка. Отставка. Отставка».
Так они и стояли втроём в комнате, где тяжело пахло смертью. Милиционеры боялись пошевелиться, видя как по лицу и шее Толмачёва, плавают серые пятна. Как меняется форма его головы. Но товарищ Толмачёв был старый солдат партии, он дрался ещё на улицах Москвы в тысяча девятьсот пятом. Это он с товарищами колебал устои, на которых лежала тысячелетняя гегемония золотой семьи.
И сейчас он смог взять себя в руки и заглянуть, наконец, в листок, что с такой непочтительностью подал ему секретарь. И там он не нашёл лживых успокаивающих слов об удовольствии, с которым все товарищи работали с ним. И как хорошо им всем было под его началом. И слов о том, что они не сомневаются в его будущих успехах на новом, важном участке. Ничего такого.
Там были только сведения о товарище Тыжных, оперуполномоченном КРО. И его адрес. Там было приписано, что это он дежурил в ту ночь, когда был убит Пильтус. И что он работал в группе с Буханкиным.
— Поедете со мной. — Холодно сказал Толмачёв, поднимая глаза от листка на милиционеров.
Милиционеры понимающе кивали и радовались, что всё закончилось без выговоров и упрёков.