– Молодость? – спросил подкравшийся Став. Если была нужда, невысокий, но крепкий и обычно шумный гном умел и передвигаться бесшумно, и возникать из ниоткуда.
– Я вслух говорила?
– Зачем? По лицу видно.
– Так не старая же вроде…
– То-то и оно, что вроде, – ответил Став, подумал, полез за пазуху, где прятал трубку и смесь для курения. Доставал очень редко, но всегда с собой носил. Присел на ступеньки.
Резво скачущий поперек двора к нам стажер Пештин, остановился и сменил направление, пошел к другому входу, обычному, а этот был “Только для”. Тут ходить, а тем более сидеть – заслужить надо.
Я пристроилась рядом с комиссаром. Солнце грело в макушку, сизоватый дымок гномьей трубки был почти не виден, лучший в Нодлуте специалист по посмертному допросу, и один из лучших некромантов-практиков мечтательно и немного печально улыбался в усы.
– Были у меня в детстве ботинки. Красивые. Красной кожи с пряжками. Батя на ярмарке в Нодлуте купил к именинам. Очень я их любил. Носил, не снимая. Даже когда малы стали. Пальцы стер до волдырей, а все равно… Пока мать не отходила розгой, так что в аптекарской лавке мазь за пять чаров покупать пришлось. И для ног и для места, откуда они растут. Не доходило до меня, что когда вырос, другие ботинки нужны.
– Ботинки?
– Ну или эти, Тьма, сандалеты. Что в Лучезарии на пляже носят. Пальцами наружу. Чтоб не мешало ничего. Так что давай, Гарпия, обуй их там всех. Поняла? Иначе на порог не пущу. Будешь, как супружник твой, котом в дыры лезть, потому что тянет, где тепло.
– А вы там будете, мастер Став?
– Все там будем, – загадочно изрек гном.
Я встала и ушла. Не прощаясь. По традиции. Потому что хотела сюда вернуться. Хотела сюда возвращаться. Даже котом и в дыры.
Мой новый мобиль “Мартон Астин Хинэ”, полученный взамен раритетного “маарда”, кричаще некромантский и черный, странно смотрелся на надзоровской стоянке. Как модельная туфля среди домашних, удобных, но неказистых. Обувные аллегории Става пришлись душе по душе. И эту душу грело, что мои туфли теперь моднее, чем у “кота”, пусть утешается своей гривой.
Обмен ценностями между мной и ана Феррато состоялся вчера. Затем пришлось съездить к нотариусу, чтобы оформить взаимное дарение, и где-то там по пути кто-то сказал про скрепить и поесть, и я показала вампирам “Погребок”. Пышко был мне очень рад. Гостям тоже. Сначала, а потом не очень, потому что Эверн прибалдел от Годицы. Урчал ей комплименты, называл богиней домашнего очага, норовил облобызать пальцы и лопал все, что ему приносили. Я наблюдала и пыталась угадать, сколько еды может поместиться в умеренно сложенного вампира, но так и не угадала. Лайэнц отведал гуляш и томатный суп, уселся в уголочек и шуршал там карандашом. Я думала, чертит что-то или изобретает, а он – рисовал. Годицу. В очень странной манере. Будто она была механизмом, но живым.
– Меня один эльф научил, давно. Эста Фалмари, – улыбаясь темными, похожими на вишни, глазами пояснил ана Феррат. От улыбки его внешне вполне молодое лицо, будто покрылось сеточкой тонких кракелюров, как на старой картине, и сделалось от этого приятнее. – Я вам очень благодарен, детка. За звонок вашего сына, за “маард”, за ужин этот, за Эверна, который улыбается, потому что здесь ему пахнет домом, и за память.
– Кем была для вас та женщина, Малена Арденн?
– Искра. Она была моей искрой, – тепло улыбнулся Лайэнц, не размыкая губ. – Я еще немного повыгуливаю Эверна, а вы езжайте домой, детка, вас там ждут. Это очень важно, чтобы кто-то ждал. Тогда есть ради чего возвращаться.