Лапа лапнула за карман на штанах. Отодрала когти и лапнула снова, выцарапывая засунутый туда приказ о недельном отпуске.
– Копать! – взвыла я в ответ на вонзившиеся в филей когти.
На вопль из кухни высунулся Лайм с бутербродом. Одна половина была за щекой, вторая в руке. Надо хоть суп какой сварить или заказать, мать я или… Ага!
– Ну-ка иди сюда, сильный и независимый.
Сын бодро прожевал откушенное, заглотил оставшееся и покаянно приблизился. Подумал. Снял ботинки. Оказалось, что он тоже утром спешил. Если Копать добирался до ящика с носками, искать пару было долго, а утро не резиновое. Лацм уселся. Вздохнул. Поерзал, притираясь к моему боку поближе. С другой стороны грела Дара.
– Давайте, господа заговорщики, кайтесь, пока я добрая и готова принять огрехи оптом. Ну? Не раздумывая. Первое, что в голову придет.
– Чемодана с пастью в садовом сарайчике больше нет.
– Слабовато, но для начала сойдет. Сам уморил?
– Поменялся. С мальчишкой из школы. Он мелкашей задирал, я в него стазисом кинул. Мне папа про границы дозволенного уже доходчиво объяснил. Поэтому я к Зику пошел и предложил попробовать дружить. Вот поменялись.
– На Звонца зачем шастали? Только не ври, что к отцу.
– Надо было, – серьезно ответил сын и подбородок вздернул.
Я скорее почувствовала, чем увидела, что Дара сняла наушники с головы, повернулась к ней.
– Надо было, – сказала она, – чтобы дом проснулся, чтобы Копать пришел, чтобы ана Феррат приехал, чтобы у хладена Эверна был ученик, и чтобы у всех было, что дарить.
– Что дарить?
– Разное, – ответила Дара, положила свою худенькую руку рядом с моей, обвила мизинцем мой. На наших запястьях золотом проступили завитки браслета. Но мой так и остался тонким ажурным ободком, а ее пустил усики ростков выше, под манжет рукава, опутывая руку… руки, как диковинная лоза с листьями и маленькими, только-только появившимися бутонами. Так я видела. Так она мне хотела показать.
– Это чудесный подарок, звездочка, – сказала я, невольно назвав ее так же, как звал Альвине. Дара потерлась носом о мое плечо и снова надела наушники.
Лайм посопел, шикнул на лезущего под руки Копатя, подтащил подушку и улегся. Кот тут же принялся ужом ввинчиваться между нами. Не пролез. Взобрался Лайму на спину и упал, раздраженно похлопывая меня хвостом по карману.
Все было хорошо, почти как раньше, только… только главного не хватало. И его лицо, глядящее с разбросанных среди подушек снимков, его самого заменить не могло.
19
Неделя куда-то девалась. Словно в бездну канула. Я написала заявление в школу и устроила детям тьмы внеплановые каникулы.
Мы занимались ерундой: играли в магический бой по визору, мухлюя напропалую, строили многоярусные шалаши из мебели, подушек и пледов. Смеялись, когда Копатя придавило подушками, и он там выл на одной ноте, как сирена аварийного оповещения, пока накосячивший с закрепляющим проклятием Лайм не отрыл его на свет. Кошак, я про себя решила считать морфа котом, мог и сам прекрасно выбраться, но тоже, наверное, решил вести себя как нормальный кот. Продолжил так себя вести. Может, для моего спокойствия и, скорее всего, временно.
Играли в леденцовые сферы. Лайм придумал. Доска была настоящая, а вместо фишек – конфеты. Те, что сваливались за край доски, нужно было ловить ртом. В итоге. Копать и Дара маялись животами от обжорства. Обоих поила желудочной настойкой. Дара от нее икала и ради хохмы пускала носом радужные пузырьки. Ей хорошо удавались заклинания, связанные с мороками и разного рода иллюзиями.