Мы поели, выпили. Надежда разделась до купальника, раздела меня до плавок. Я дрожал от возбуждения. Она положила мне на волосатые полные бедра свои тонкие бритые голени. Накрылась пледом, стала делать минет. Я лег на нее сверху, но никак не мог кончить из-за присутствия, пусть в отдалении, людей – групп пять шесть. Они вроде не обращали на нас
17
внимания. Но если приглядеться, разгадать происходящее не представляло труда. Мы оба разгорячились и совсем забыли о приличиях. Судья стала раком, и я трахал ее сзади. Я кончил. Надежда – неоднократно, и с громким привлекающим криком. Она, когда кончала, кричала так, словно ее убивают. Я, как мог, прикрывал ей рот ладонью, потом засунул в рот большой палец, чтобы вместо крика, она хотя бы его сосала.
Мы лежали на подстилке рядом, прикрывшись пледом, как выяснилось, украденным ей из какого-то самолета, физически счастливые, опустошенные. Надежда утихла, энергия покинула ее. Она тихо, жалостливо сетовала, не видели ли ее студенты.
Мы даже не купались. Назад ехали на пароходике на верхней палубе. Надежда положила мне голову на плечо. Ее распущенные черные крашеные волосы щекотали мне обожженную шею. Багровое солнце утопало в Волге. Люди снова смотрели на нас, или моя мнительность предавалась персекуторным иллюзиям. Насытившись, я не хотел больше встречаться с Надей.
По-моему, и она не хотела. На прощанье, почти со злостью она сказала, что удивлена моим консерватизмом, проявлявшимся хотя бы в том, что электрокатер, я называл пароходиком. Короткий поцелуй, как щелчок, в губы, и она взбежала на пригорок к элитным домам, в одном из которых жила. Нам не предписано более встречаться.
Занятый новым учебным годом, я забыл про нее. В двух семестрах предполагалось окончательно определиться с врачебной специальностью.
15
Я увиделся с Надеждой только в ноябре. Лил снег. Иногда шел снег. Иней облепил деревья на Аллее Павших Героев, на улице Ленина и на набережной. Корабли приходили молочного морока и уходили в туман. Протяжный стон гудков висел над Волгой. “Гаситель” стоял на пьедестале. Он не мог уплыть. Возле него я и другие “моржи” по утрам по ослизлым ступеням и лезли в становившуюся с каждым днем все более холодную воду. Я делал несколько гребков, привыкал к холоду, ползшему от стоп к чреслам, в живот, к горлу. Пятьдесят гребков вперед до спазма в руках и над ключицами. Поворот к темному, скупо вырисовывавшемуся берегу. Лед кружевом очертил набережную. Я перешагивал через мерцающую бахрому, стараясь не порезаться, к сложенной кучкой одежде. Никогда не вытирался. Так больше адреналина. Делал зарядку, роняя брызги на джинсы и ветровку. Скоро, совсем скоро, нас людей заменят машины. Но еще есть время насладиться радостью ноябрьского утра, залезть в пасмурную схватывающую до мозга костей ледяную воду. Радость – роботы в ноябре в Волгу без производственной нужды не полезут.