— И что — больше никого после института не было?
— Имеется в виду секс? — бросаю на него быстрый взгляд и вновь опускаю глаза в чашку. — Ну почему. Был один любовник. Мы редко встречались — работа, дела… Потом стали еще реже. И еще. А потом настал день, когда выяснилось, что уже год никто никому не звонил и не скучал. Так что… Вот. — Обнимаю ладонями теплую чашку. — Просто не везет. Случается.
— Значит, никакой несчастной любви? — уточняет Александр.
— Нет, — качаю головой.
— Разбитого сердца?
— Нет.
— Подлеца мужа, который однажды пожалеет и приползет на коленях каяться?
— Нет и нет.
— Неужели ты даже не влюблялась ни в кого всерьез?
Задумываюсь, перебирая одного за другим всех своих немногочисленных поклонников юности.
— Том Хиддлстон считается?
— Нет.
— Тогда — тоже нет.
Александр изучает меня так внимательно, что мне снова становится неловко под его взглядом. Растрепанные волосы хочется пригладить, лицо протереть — вдруг я зубной пастой испачкалась? — а шею прикрыть ладонью. Ну что там такого может быть, чтобы так на нее пялиться!
А ниже он что нашел такого интересного, что никак не оторвется?
Опускаю глаза на свою грудь и прикусываю губу, ощущая горячую волну смущения.
Так вот куда он смотрит!
— Прохладно тут, — ежусь я, как бы невзначай скрещивая руки на груди, на которой нет бюстгальтера и тонкая футболка предательски выдает слишком много подробностей анатомии.
— Принести плед? — с легкой насмешкой спрашивает Александр.
— Да нет, обойдусь, — мотаю я головой и тут же жалею. Ночью в квартире зябко, старые батареи не прогревают большие комнаты и длинные коридоры.
Вновь щелкаю кнопкой — будем согреваться чаем.
Чайник начинает шуметь, а я кладу ладони на стол, наклоняюсь и, глядя Александру прямо в глаза, говорю:
— Теперь моя очередь задавать неудобные вопросы.
Александр выжидает паузу в несколько секунд, выдерживая мой взгляд.
И кивает:
— Я готов.
21
Ставлю локти на стол и скрещиваю пальцы.
Так-так-так.
Судя по хитрому выражению лица Александра, он ждет, что я тоже начну расспрашивать его о личной жизни.
А вот и нет. Эта жизнь мне совершенно неинтересна.
— Что вы собираетесь делать дальше, Александр? Насколько я понимаю, мать Дины скоро выйдет из клиники. У вас есть план? Где она будет жить? На что? Как будет общаться с дочерью? А с вами? Вы собираетесь помогать ей влиться обратно в общество или просто будете держать Дину подальше, остальное не ваши проблемы? А разводиться планируете? Или — наоборот, будете жить вместе?
— Лара… — знакомо морщится он.
— Я понимаю, что лезу не в свое дело, — быстро говорю я. — Но подумала, раз уж у нас тут вечер откровений, то можно. Я вам свои стыдные секреты, вы мне свои.
— Да нет, это твое дело, Лар, — говорит Александр с едва уловимой досадой.
На мгновение его ладонь накрывает мою руку, но он тут же ее убирает, оставляя лишь мимолетное ощущение тепла. И он тут же со скрипом отодвигает табурет и встает — чуть поспешно, будто смутившись.
Только я не верю, что этот человек умеет смущаться.
Уверенности в себе у него хватит до конца времен и тепловой смерти вселенной.
Александр начинает расхаживать по кухне, то запрокидывая голову к высоченному потолку, то тяжело вздыхая и потирая пальцами губы. Он останавливается у стены, упирается в нее кулаком и долго смотрит перед собой в никуда.
Наконец он прерывает долгое молчание коротким:
— Не знаю.