Её глаза блеснули точно лёд, который заковывает горы Монтелюс в разгар зимы.
— После того, как Дайя перестала за ней наблюдать.
Она отогнула ещё несколько складок ткани, что заставило меня снова перевести взгляд на её колени. Что, чёрт возьми, там было такое?
— В течение всех этих лет я множество раз просила Котёл ответить мне — станет ли Мириам помехой на пути Фэллон, но её судьба оставалась неизменной, и хотя беспокойство не покидало меня, я перестала мучить себя образами будущего, в котором вороны не возвращают себе Люс.
Мои лёгкие уже начали болеть из-за того, с какой силой я сдерживаю каждый вдох, прежде чем выпустить его наружу.
— Котёл не всегда оказывается прав!
— Если дело касается нашего пути, но он всегда оказывается прав насчёт пункта нашего назначения. Было бы ошибкой перестать прислушиваться к нему.
— Ты хочешь сказать, что это Котёл приказал тебе бросить моего ребёнка прямо в руки к Данте?
Кахол сжимает руки в кулаки так сильно, что костяшки его пальцев белеют.
— Нет, Кахол.
Наконец, ткань падает на пол, и нашему взору открывается кусок серого камня, который выглядит так, словно он откололся от моей скалы.
— Это сделала Мириам.
Глаза Кахола так сильно округляются, что его радужки почти исчезают на фоне покрасневших белков.
— Мириам была нужна Фэллон.
Смуглые пальцы Бронвен проходятся по неровным краям обшарпанного камня с таким благоговением, что мне начинает казаться, будто Котёл лишил её рассудка.
— А Фэллон была нужна она.
ГЛАВА 1
Я не птица — по крайней мере, пока — и всё-таки Данте запер меня в этой чертовой клетке.
Я вцепляюсь в золотые прутья моего нового места обитания — клетки в винном погребе, который превосходит по высоте мой двухэтажный дом в Тарелексо — и раз за разом выкрикиваю непристойности до боли в лёгких. Я на удивление быстро овладела всеми этими похабными выражениями. Подумать только, а ведь Сибилла и Фибус считали меня чопорной. У моих лучших друзей отвисла бы челюсть от того количества грязи, что я вылила на своих тюремщиков с тех пор, как очнулась от магического сна.
А Лор… он бы зарычал, услышав эти непристойные выражения.
Чтобы я только не отдала, чтобы услышать, как он ворчит.
Чтобы я только не отдала, чтобы услышать его дыхание.
Я прижимаю руку к груди и начинаю разминать её в области сердца. Боль между рёбер такая острая, что перекрывает тупую пульсацию в затылке, в том месте, где я ударилась головой о камень, а затем о череп Данте.
После того, как моё горе трансформируется в гнев, я хватаюсь за прутья своей тюремной камеры и продолжаю неистовствовать. Мои крики эхом отражаются от стеклянных донышек пыльных винных бутылок, которые расставлены вдоль обсидиановых стен погреба.
Я пытаюсь вспомнить, как долго я уже пребываю в заточении, но всё, что мне удается вспомнить — это как Данте тащит меня по тёмному туннелю в сторону очередной стены из обсидиана, где нас ожидает Юстус. А Ифы и солдат нигде не видно.