— Да, это мои любимые, — сказал Даниэль. — Можешь взять какую-нибудь на время, если хочешь.
Он понял, что совершил ошибку, когда увидел, как взбледнуло ее лицо. Явно пристыженная, она тут же вернула на место взятый ею с комода том «Дон Кихота».
— Вы очень добры, — беспомощно вырвалось у нее, и Даниэль сразу все понял.
— Ты не умеешь читать?
Сжав губы, она мотнула головой и сцепила за спиной руки — этот жест, бессловесно выражающий крайнее замешательство и уязвимость, Даниэль заметил за ней давно. Сердце его зашлось в порыве сострадания, и он, не зная, как лучше выразить его, подошел к Лили, коснулся ее плеча.
— Матушка говорила, что мне ни к чему, — пробормотала она, не пытаясь заставить его отстраниться. — Мол, чтение — это для умников, а я умной никогда не была.
— Звучит как бред сумасшедшего, — решительно сказал Даниэль, хмурясь. — Нет ничего особенного в том, чтобы уметь читать.
Лили, прихваченная какой-то невыразимой тоской, ничего не ответила, и он провел ладонью по ее руке, снял с кружевного рукава несуществующие пылинки.
— Я мог бы научить тебя.
Лили, кажется, едва не подпрыгнула после этих слов.
— Вы? Научить?
— Конечно, — сказал он, вспоминая, лежат ли буквари в витрине книжной лавки в доме по соседству. — В этом нет ничего сложного. А умение, любой скажет, полезное.
— Я была бы очень, очень вам благодарна, — сказала Лили с чувством неподдельным и глубоким, явно сдерживаясь с трудом, чтобы не броситься на Даниэля с объятиями. От этих мук он избавил ее, обняв сам — и когда она, доверчиво прильнув к нему, спрятала лицо у него на груди, понял, что гибнет, причем гибнет окончательно и безвозвратно.
— Когда придешь в следующий раз, — произнес он, с трудом справляясь с собственным голосом, — посмотрим, что можно сделать.
— Я приду обязательно…
И все-таки не в запахе лип было дело, а в чем-то другом, столь же вездесущем, всепроникающем, отравляющем хуже любого из ядов.
***
Дни понеслись вскачь. Даниэль просыпался по утрам, пил кофе и обычно не успевал закончить чашку, как на лестнице уже слышался топот шагов: Лили бежала наверх, перепрыгивая через ступеньки, чтобы распахнуть дверь и, ступив навстречу льющемуся из окна солнцу, провозгласить:
— Я здесь!
Она сияла неизменной улыбкой в эти мгновения, и сиял от того, казалось, даже воздух вокруг нее. Свет, что она источала, проникал в самую душу Даниэля, поселял в ней теплое чувство спокойной и тихой радости; когда Лили, переоблачившись в платье Саломеи, занимала свое место на софе, он ощущал себя так, будто не сам он пишет ее изображение, а направляет его чья-то непреклонная, всезнающая рука. В перерывах Лили, съедая яблоко или кусок сыра, торопилась сесть за стол, чтобы открыть книги — обучение давалось ей легко, и не прошло и пары недель, как она прочитала по слогам отрывок из «Терезы Ракен», а затем, пока еще нетвердо сжимая стальное перо в подрагивающих пальцах, смогла выцарапать на листке бумаги собственное имя.